Без музыки - страница 13

На углу торгуют квасом. Две трехкопеечные монетки падают на мокрую жесть беззвучно.

— Вам маленькую?

— Нет, большую, пожалуйста.

Квас кислый. Он потягивает его медленно и сквозь кружечное дно разглядывает улицу. Все как в кривом зеркале. Горбатые «Волги», приплюснутые «Москвичи» и люди великанообразные, неправдоподобно широкие. Все это двигалось прямо на него, внезапно врывалось в стеклянный мир, так же внезапно исчезало.

«Большой разницы нет, — невесело думает Максим, — я тоже из мира кривых зеркал».

— Разрешите?

Он делает шаг в сторону. Рядом с ним останавливается почтальонша. Стоит она в неловкой позе, прихватив рукой тяжелую сумку, из которой торчат газеты, журналы. Другой рукой почтальонша держит кружку с квасом. И не донять, холодный ли квас, а может, ей, наоборот, хочется продлить удовольствие, и она отпивает его малюсенькими глотками. Квас в кружке не убывает, почтальонша дует на волосы, они белесыми кудряшками прилипли к вспотевшему лбу и никак не желают отставать.

Усмехнулся. Навязчивая ассоциация. Письма, почтальоны, курьеры… Будто ничего другого и быть не может.

Тогда тоже был почтальон. Конопатый парень в стоптанных сандалиях. Сунул под нос бланк телеграммы, послюнявил карандаш: «Распишитесь».

Парень завистливо посмотрел на росчерк подписи и даже покраснел от удовольствия: «Клево».

Помахал мне фуражкой и, прыгая через две ступеньки, побежал вниз. А я так и стоял перед открытой дверью, вертел лоскут серой бумаги и никак не мог понять, хорошо это или плохо, что пришла телеграмма:

Я еще подумал тогда: это твой последний шанс. Я не знаю Чередова, но другого выхода нет. Кому-то же надо объяснить случившееся.

Газетная суета оглушила меня. Дом громаден, сер и непривычен. Лифт с лязгом, скрежетом, словно он сдирает нутро шахты, поднял меня на нужный этаж. Коридор — как полированный кий, посланный в дальнее окно. Пахнет лаком. Боюсь поскользнуться. Случайные кивки, рукопожатия (в лицо меня вряд ли кто знал), распахнутые двери по обе стороны узкого коридора, вереница озабоченных, рассеянных, куда-то спешащих людей, — все было рядом, вокруг, около.

— Углов? — переспросила секретарша, не отрывая глаз от газеты.

— Углов, — подтвердил я, не очень понимая, как поступить дальше.

— Валентин Прокопыч вас вызывал?

— В некотором роде, да.

— Ах, в некотором роде. Тогда посидите. Идет летучка.

Сидеть пришлось долго.

Прошел один час, другой. Меня знобило. Я пробовал ходить, чтобы как-то унять волнение, снова садился. Злосчастная летучка все продолжалась. Я успел продумать целую речь: «Мое сообщение не доставит вам радости, уважаемый товарищ Чередов. Вероятно, меня выставят вон. Пусть так. Я не могу больше молчать. Я признателен за внимание, но моя репутация… Впрочем, я оговорился, у меня нет репутации». Так даже лучше. Все разом, и никаких недомолвок. Зачем меня пригласили сюда? Отчитать, высечь публично? А может быть, мне предложат работу? Интересно, как она будет выглядеть, моя работа? После возвращения я был в редакции всего два раза. Анкета, собеседования. Заместитель главного куда-то спешил, слушал вполуха: отлично, молодец. Отдыхай. Ну что ж, у них было время разобраться.

Наконец секретарша встала, выразительно качнула бедрами и скрылась в редакторском кабинете.

— Углов?.. — редактор почесал мочку уха. — Вы не перепутали?

Секретарша обиженно опустила ресницы.

— Высокий, интересный, — добавила она и переменила позу. «Верка права, надо укоротить юбку».

— Кра-си-вый? — редактор обеспокоенно кашлянул. — Видите ли, Эмма, для мужчины это не самое главное. Пригласите.

Редактор был достаточно молод, чтобы прослыть фигурой перспективной. В меру самолюбив, чтобы не останавливаться перед напором частностей. Беспощаден к себе — это вызывало уважение. В должной мере к окружающим — последнее если и не порождало чувства страха, то, по крайней мере, сеяло беспокойство и волнение. Только в одном редактор считал себя уязвимым. Он не был красив. Частность, второстепенная деталь, и все-таки он сожалел.

Говорил редактор отрывисто. Такую манеру называют агрессивной. Редактора не интересовал собеседник, ему необходим был слушатель.