Без права на поражение - страница 15
— Рассуждать можно сколько угодно. Но мы же в дурацком положении! — начинал терять
терпение вспыльчивый Моисеенко.
— А что делать? Шадринск молчит...
— Самим надо ехать туда!
— Поедем.
Ехать не пришлось.
Из Шадринска сообщили, что в деревне Кабанье после войны долгое время проживала
семья Мельника, приехавшая из Молдавии сразу после войны. Получатель удостоверения
ДОСААФ, вероятно, Мельник Петр Афанасьевич, в свое время поступавший на курсы
трактористов в Батуринскую МТС. В числе непременных условий для поступления на курсы
было вступление в общество ДОСААФ. Возраст Петра Мельника совпадает с годом рождения,
указанным в удостоверении.
Но Петр Мельник не хромал.
Из бесед с жителями Кабаньего, однако, выяснилось, что отец Петра — Афанасий
Макарович —страдал хромотой.
Других подробностей из жизни семьи Мельников установить не удалось, так как восемь
лет назад, в 1955 году, они уехали из Кабаньего в Молдавию, и никаких изнестий о них никто не
получал.
— Ну а теперь куда тебе хочется ехать? — посмотрел Суетин на Моисеенко.
— Пойду в больницу! — махнул тот рукой.
12
В тот день, уходя домой, Дмитрий Николаевич как-то по-новому ощутил время. Может
быть, оттого, что при нем заговорили о ноябрьском празднике да еще спросили, как он
собирается его проводить и поедет ли на зайцев. Все знали, что он большой любитель охоты, и
только поэтому, вернувшись из армии после войны да скопив деньжишки, он купил «Москвич»
самого первого выпуска, который сейчас у многих вызывал улыбку.
— Все равно — колеса,— говорил Дмитрий Николаевич.
До его дома от прокуратуры самая ленивая ходьба укладывалась в десяток минут. Дмитрий
Николаевич как-то само собой выбрал другую дорогу, потом повернул от дома еще дальше.
Хотелось побыть одному.
Он знал, что Анатолий Моисеенко, вспомнивший в сердцах про больницу, придет завтра в
горотдел ровно к девяти, как и сам Дмитрий Николаевич в свою прокуратуру. Знал, что через
полчаса они сойдутся и снова будут толковать о Сырбе и Мельниках. Куда деваться?
«Куда деваться?» — повторил он про себя. И тут же подумал: «А почему я так сказал?»
Почему он стал следователем? Ведь получилось же так у многих его приятелей после
войны, что они к нынешним годам на персональных машинах ездят, оклады имеют такие, над
которыми не подшутишь, как над его. И ведь орденов он на груди принес не меньше, а, может,
побольше, и умом не последний вроде. Он и сейчас припоминал, как ему, деревенскому парню,
предлагали место бригадира в колхозе, званием председателя манили года через два. Даже
промкомбинат предлагали!
А он отказался. Почему?
И вспомнился фронтовой случай где-то в белорусских краях. Небольшой городишко,
скорее — наша большая деревня. Так вот в том городке, только что вызволенном из-под немцев,
на махонькой площади, в углу которой толкался голодный рынок, кто-то схватил оборванного
мальчишку, утянувшего из корзины бурак. Со стиснутой душой смотрел тогда русский солдат
Дмитрий Суетин, как тыкали и щипали со всех сторон мальца разозленные торговки, грозили
ему чуть ли не каторгой. А он, бедный, торопливо жевал сырой бурак,
И вдруг понял Суетин, что парень боялся не закона и старушечьей кары, а как бы не
отняли у него бурак, пока он не доел его.
Шагнул тогда солдат в лающий базарный круг, взял мальчишку за руку и сказал сердито:
— А ну, айда!..
И увел за собой.
Потом у походной кухни накормил его горячей кашей и спросил:
— Чего еще?
— Возьмите с собой! — вдруг уставились на него преданные мальчишеские глаза.— Я
воевать научусь.
— Воров не берут,—строго объяснил Суетин.
— Не вор я,— признался мальчонка.— Я есть хотел. А дома у меня нет. И никого нет.
— Ладно, посмотрим...
Через пару дней Суетин уговорил на какой-то станции медсестер из санитарного поезда,
чтобы увезли мальчишку в тыл.
Сам вернулся домой живой. Слышал много. Кто-то с голоду умер, кто-то в каракулях
войну закончил. Кто-то ушел в тюрьму за колоски на сжатом поле, кто-то также посажен — за
растрату. Думал об всем и подолгу. Знал, что сам рос при законе, воевал тоже за него.