Без права называть себя - страница 10

— В качестве немецкого разведчика?

— Если угодно.

— Но меня свои же расстреляют!

Пока получается так, как и рассчитывал Елисеев: не он сам предложил этот вариант, а сотрудник фашистской разведки. Лишь бы вырваться отсюда, а там он знает, что делать.

— Вот что, Андрей, — следователь впервые назвал Елисеева по имени. — Я хорошо присмотрелся к вам. Я знаю, кто вы. Товарищи по отряду могут гордиться вами. Ни секунды не сомневаюсь: вырвись вы отсюда сегодня — завтра будете у них. И я хочу помочь вам. Еще хочу, чтобы и вы мне помогли.

— Каким образом?

— Помните, вы посоветовали моему летчику возвращаться на свой берег? Свяжите меня со своими. Это все, что от вас требуется… Явитесь в особый отдел и все расскажете…

Елисеев не спешил с ответом.

— Вы все еще колеблетесь! — нарушил молчание следователь. — Я вам верю. Поверьте и вы мне.

— Почему другие не связали вас с партизанами?

— С другими у меня не было подобного разговора.

После непродолжительной паузы Елисеев сказал:

— Иного выхода у меня нет. Что я должен делать?

— У нас мало времени. Приступим прямо к делу, — сказал Борис. — Слышали про «Виддер»? Это условное название немецкой армейской разведгруппы в Локте. «Виддер». В переводе на русский — баран. Главный штаб разведки и контрразведки «Виддера», а официально «Абвергруппы-107», находится в Орле. Руководит им некий Гебауэр. Гебауэр. Филиалы «Абвергруппы-107» находятся в Локте, Бежице, Трубчевске, Унече, Новозыбкове. Запомнили? В Локте, Бежице, Трубчевске, Унече, Новозыбкове. Во главе локотской оперативной группы, заменив недавно Гилькенштейна, стал капитан Гринбаум. Гринбаум. Я подбираю и готовлю агентов, которых засылают не только к партизанам, но и в тыл Красной Армии, а то и просто подсылают к населению, чтобы выявить помогающих партизанам. Сейчас сколачивается еще одна группа агентов, в основном из девиц. Их забросят в партизанские отряды, дислоцирующиеся в Суземском, Навлинском и Трубчевском районах. Я предоставлю вам возможность познакомиться с этими куклами.

«Имею ли я право связывать его со своими? Но если и он свой? Свой человек в логове врага — да это же редкая удача! Нет, надо продолжить игру».

— Вы все еще сомневаетесь? — откуда-то издалека доносится голос следователя.

— А чем вы можете развеять сомнения? — Елисеев старался быть предельно осмотрительным.

Следователь развел руками.

— Если я что и сделаю для вас, вы все равно можете сказать, что это подстроено немецкой разведкой.

«Пожалуй, он прав, — подумал Елисеев. — Но если это так, тем лучше!»

— Вместе со мной, — сказал он, — попала сюда одна девушка. Вы можете ее спасти?

— Кто она?

— Зовут ее Таня. Таня Землянова. Тяжело ранена в руку.

Следователь медленно покачал головой.

— Боюсь, это невозможно. Вот если бы я действительно втягивал вас в провокацию по плану «Виддера», то Гринбаум наверняка пообещал бы освободить ее. А в данной ситуации… Не знаю… Не будь ранения, ее еще можно было бы как-то ввести в толпу мирных жителей, а уж оттуда перевести, например, в подсобные рабочие. Но к раненым немцы относятся мстительно — ты есть тот, кто стрелял в германских солдат… Вчера я был свидетелем жуткой картины. На машине в лагерь привезли около 30 окровавленных партизан. Наверно, бились до последнего. Кое-как выбрались из кузова. У одних раны запеклись, у других — кровоточили. Наивно полагать, что им оказали первую медицинскую помощь. К ним подошел толстый немецкий офицер. Переводчик перевел его слова: германское командование готово помиловать тех, кто станет служить «новому порядку». Таким путем немцы пытаются набирать «армию Каминского». Партизаны ответили молчанием. Тогда офицер распорядился отделить от них человек десять. Если они, сказал немец, не примут предложение, то их немедленно уничтожат. Один из раненых, придерживаясь за плечо товарища, крикнул: «Мы — советские партизаны! Родину не продадим!» Выслушав переводчика, офицер что-то пролаял солдатам и полицейским. Те взяли длинные, метра два, дубовые палки, очень увесистые. Я видел немало страшного, но это…

Следователь сжал пальцами виски, закрыл глаза и тут же с выражением сострадания и боли весь содрогнулся, простонал: «Нет!» Несколько приглушенно продолжил: