Без права называть себя - страница 15

— Сейчас принесу, — бросился к ведру Андрей. — Подождите немного.

— Некогда, — отозвался Борис. — Если не возражаете, у колодца из вашего ведерка попью.

Догадка молнией сверкнула: он хочет наедине сообщить что-то важное. И Елисеев не ошибся. Сразу же за порогом избы, не оглядываясь, Борис едва слышно спросил:

— Вы знаете Андрея Колупова?

Конечно, Андрея Колупова Елисеев знал. И еще как! Почти одновременно вступили в партизанский отряд. Там же были мать и сестра Колупова. Тезку взяли в разведчики. И здесь он оказался незаменимым. Если уж принесет сведения, то в достоверности их командир отряда Егор Булкин не сомневался. Андрей был кристально чистым. Бывало, ему не удавалось выполнить задание, и в этом он не боялся признаться: ведь ошибка разведчика могла привести к гибели многих товарищей. Их жизнью он не мог рисковать. Лучше еще раз самому рискнуть.

Выше среднего роста, стройный, красивый, он напоминал собою русского царевича, о котором сложено столько сказок.

Скрывать свое знакомство с ним бессмысленно, ни с того, ни с сего не стал бы говорить о нем следователь. И все же Елисеев не торопился с ответом. А Борис и не собирался вымучивать ответ, сказал:

— Его взяли немцы. Сейчас в том же лагере. Мне он показался крепким парнем. Я не ошибся?

— Это замечательный товарищ.

— Рад, — Борис чуть помедлил. — Его можно посвятить в некоторые наши тайны?

— Не подведет.

— В таком случае помогите.

— Каким образом?

Борис пристально посмотрел на Андрея.

— Я думаю, в вашей комнате хватит места для третьего. Колупова доставят сюда. Не возражаете?

— Нет! — обрадовался Елисеев. — С Колуповым будет легче.

А Борис, как будто между прочим, передал еще одну новость, от которой по спине Андрея пробежали мурашки:

— Гринбаум наводил о вас справки. Готовьтесь к визиту. Ни пуха ни пера!

У колодца Борис попил воды из ведра и, вытерев губы и подбородок рукавом френча, твердой походкой зашагал по длинной красивой аллее, обрамленной толстыми, ноздреватыми стволами древних лип.

Елисеева привели в самый крайний дом по улице Школьной. Его хозяин до Октябрьской революции был владельцем лесопилки, но затем, видимо, примирился с участью, уготованной ему судьбой, и безропотно отдал лесопилку народной власти, а сам попросился работать на ней механиком. О его прошлом никто не вспоминал — не было на то причин. Живет себе человек тихо, мирно, не злобствует. Дочь выдал за уважаемого всеми человека, который вырос до майора Красной Армии. Но как только в Локте появились немцы, у механика ретиво заиграло чувство «хозяина», и он первым делом постарался прибрать к своим рукам лесопилку, разумеется, с разрешения оккупантов. А для этого надо было служить им. Словно сглаживая перед ними свою вину, он отдает свой дом вместе с дочерью представителю «нового порядка». Гринбаум жил с нею в одной половине, а остальную часть, не считая маленькой комнатки, где приютился владелец лесопилки, приспособил под свой рабочий кабинет, кабинет шефа «Виддера».

Сюда и пригласили Елисеева.

За столом, в старомодном кресле с высокой спинкой, восседал немецкий капитан, упитанный, наигранно бодрый. Лицо у него круглое, белое, с румянцем. Белые, с желтым оттенком, волосы до блеска смазаны бриолином. На вид ему можно было дать не больше тридцати лет.

Это был зондерфюрер Гринбаум.

Справа от него, касаясь угла стола волосатыми руками, уселся плотный человек лет пятидесяти. Большую лоснящуюся лысину недружно обступили абсолютно седые, коротко остриженные волосы. Глядя на важно оттопыренную нижнюю губу, на самодовольное выражение, броско написанное на лице, можно было подумать, что он здесь преважная шишка, хотя на нем китель с погонами обер-лейтенанта.

Это был Шестаков.

А слева от Гринбаума, отодвинувшись от стола метра на два, сидел Борис. Сегодня он одет в парадный френч с погонами фельдфебеля.

На столе лежала тонкая папка, а на ней играли пальцы Гринбаума.

— Садитесь, пожалуйста, господин Елисеев, — баритоном сказал зондерфюрер, кивнув на стул напротив стола.

Елисеев присел несмело — явно волновался. Упруго опустил кисти на колени, вперил в них глаза. Но тут же, поняв неловкость этого положения, удобнее уперся в спинку стула, поднял взгляд повыше. Он не смотрел прямо на Гринбаума, но хорошо видел его.