Без права называть себя - страница 4

Через Неруссу, недалеко от места впадения в нее притока Сев, лежало бурей сваленное могучее дерево. Удобнее переправы не найдешь. По нему цепочкой начали перебегать партизаны. Сафронов торопил: «Быстрее, быстрее!» Как капитан последним покидает гибнущий корабль, так и он хотел переправиться на другой, спасительный берег последним. Не знал Борис, что там затаился враг. Видимо, переправа горстки партизан показалась карателям массированным форсированием Неруссы, и они, потеряв самообладание, вслепую открыли огонь.

Восьмерым все же удалось переправиться и оторваться от преследователей. В их числе был Андрей Елисеев[2].

К вечеру следующего дня Елисеев и его товарищи вброд перебрались через Сев. Оставалось преодолеть открытый участок метров в двести, а там начинался лес. Это — спасение! Но именно здесь их подстерегала беда — навстречу вышла цепь автоматчиков в касках. С ними были и полицейские. Силы слишком неравные. Решение могло быть только одно — сражаться до последнего патрона. Отстреливаясь, партизаны перебежками, ползком отступили к кустарнику, который рос по-над берегом Сева. Патроны кончились. Теперь каждый из них мог надеяться только на чудо. Елисеев пистолет не выбросил, засунул в карман — сказалась партизанская бережливость. Это был подарок командира роты, которого сменил он, Елисеев.

Увидев отблеск воды, Андрей понял, что надо делать. Один шанс из тысячи. Но почему его не использовать? Схватив за руку Таню Землянову, оказавшуюся рядом, Елисеев бросился в воду. Скорее — под лозняк! Забраться с головой, высунуть лишь лицо — чтобы дышать. Возможно, не заметят.

Топот все ближе. Выстрелы. Стоны раненых. Пронзительный вскрик поварихи Ани, которой несколько минут назад, под огнем автоматов, Андрей помог наскоро перевязать рану. Наверно, ее тут же прикончили.

Затем все кругом затихло. Но эта тишина обманчива.

Чужой говор. У самой реки. Чье-то тяжелое дыхание. Тише! Замри, сердце! Они стоят над самым обрывом. Их много, очень много.

— Эй, кто живой? — кричит полицейский. — Выходи. Никого не тронем.

Ему отзывается эхо. Следует команда на немецком языке. Веер пуль пузырит воду. Под кусты летят гранаты. Бьют наугад. Значит, не видят.

А свинцовый дождь не перестает.

Хватит ли выдержки? Когда все это кончится?

И вдруг…

— О-ой!

Таня Землянова вскрикивает машинально. Разрывная пуля раздробила ей левую руку.

Стрельба прекращается. В ушах Елисеева звенит. Оглох? Нет, он слышит: немец что-то говорит. В этой тишине его голос лязгает, как металл. Полицейский, держа винтовку наизготовку, спускается к воде, подходит к партизанке.

— Поднимайся, стерва.

Выводит Таню на берег.

— Кто еще здесь? — спрашивают у нее.

— Никого.

— Врешь!

Ей выворачивают руки, заламывают на спине…

…Когда-то, до страшного июньского дня сорок первого, алешковичские парни дразнили ее «сплошной визгливостью»: стоило лишь прикоснуться к ней, как Таня визжала во весь голос: «Ой, мама! Не лезь!» И когда «обидчик» ошалело отскакивал в сторону, она заливисто хохотала и победоносно изрекала: «Что, комедиант, напугал?»

…И вот сейчас эта «недотрога» словно воды в рот набрала. Наверно, ее стойкость бесит карателей. Один из них опускает приклад на ее руку, висящую плетью.

— Ой, Андрей! — вскрикивает Таня и лишается чувств. На нее плескают воду.

— Кто это? Где он?

Таня в ответ стонет.

— Видать, тут еще кто-то есть, — слышит Елисеев чей-то простуженный голос.

— Вон, вон он! — захлебывается другой голос.

Все. Конец. Такой нелепый. Его берут голыми руками, как беспомощного котенка. От обиды, отчаяния и злости он до крови кусает губы. Вытаскивает незаряженный пистолет, документы, среди которых оставленный на память комсомольский билет и вырезка статьи из «Партизанской правды» за 9 апреля, засовывает все это под берег с каким-то подсознательным желанием — когда-нибудь найти.

В тот же миг что-то тяжелое и тупое опускается на его голову…

Пленных привезли в лагерь, обнесенный колючей проволокой. Это у самого поселка Локоть. Через сутки женщин отделили от мужчин. Елисеев расстался с Таней Земляновой. Предчувствовал, что навсегда.