Без права называть себя - страница 7

— Мирное население, ушедшее в леса, находится при отрядах или отдельно?

— Охраняется надежно.

— Каково вооружение партизан?

— Отличное. Немцы в этом убедились.

— В день прорыва, то есть первого июля, вы были с винтовкой или автоматом?

— Ни с чем. Я пробирался к себе в Страчево.

— Где сейчас, по-вашему, дислоцируются партизаны?

— Лес большой, господин следователь.

— В день прорыва ваш отряд действовал самостоятельно или…

— Еще раз повторяю: в блокаду я ушел из отряда.

Елисеев едва сдерживал усмешку. До чего же примитивна хитрость этого господина! Воображает себя пауком, плетущим тонкую паутину, в которую, по его мнению, невозможно не попасться.

Бывший машинист немного передохнул и вслух рассудил:

— Странно, в трудный для отряда момент он, видите ли, не забыл подумать о своей шкуре, а сейчас, когда терять нечего, не желает сохранить себе жизнь… По крайней мере, этого не видно по вашему поведению, — повернулся он к Елисееву.

Елисеев подумал, что не такой уж и примитивный этот следователь, что держаться с ним следует осторожнее, надо прощупать его намерение.

— А каким должно быть мое поведение?

— Гм… Этот вопрос деловой. Не правда ли, Борис? — обратился бывший машинист к следователю с усиками. Тот промолчал. — Хорошо, я отвечу на ваш вопрос. Мы предлагаем вам интересную работу. Более чистую, нежели повязка полицейского. Устраивает вас?

Елисеев неторопливо перевел взгляд с одного на другого следователя, словно видел их впервые. Так и есть, их не интересуют его показания. Теперь он понял, что им от него нужно — служить врагу. И медленно, но решительно покачал головой.

— Не надейтесь. Другого найдите.

— Не артачьтесь, Елисеев. Если нужно — найдем. Только вам от этого легче не станет. Вы же знаете, что немцы делают с теми, кто… гм… не понимает их.

— Руками русских прислужников, не так ли? — Елисеев хоть и не намерен был обострять допрос, но не смог удержаться, чтобы не высказать ядовитую реплику.

— Что? — Лицо у следователя страшно скривилось. — Как ты смеешь? Да знаешь ли ты… Где ты находишься, на комсомольском собрании?

Бывший машинист лихорадочно закурил. Несколько успокоившись, угрожающе прорычал:

— Не хочешь иметь дело с нами — за тебя возьмутся другие. На себя пеняй.

Следователь с усиками поставил кружку с водой перед своим коллегой, флегматично бросил:

— Ладно, отдохни. Оставь его мне.

— С радостью, — буркнул тот и сгреб со стола папиросы и спички.

— Кое-что оставь нам, — сказал Борис.

— Курить? Ты же не куришь.

— Ему.

— Гм… — Бывший машинист пожал плечами и молча выложил из пачки папиросу, потом, немного подумав, добавил еще одну, оставил коробку спичек.

— Курите, они — ваши, — сказал Борис, когда остался наедине с Елисеевым.

Андрей не заставил упрашивать себя. Следователь несколько минут молча наблюдал за ним.

— Если я скажу вам, Елисеев, что вы мне нравитесь, это покажется вам, по меньшей мере, странным, — начал он. — Но это действительно так.

«Более чистую, нежели повязка полицейского»… Пожалуй, он зря так категорично отмел это предложение, не разобравшись в его сущности. Что именно предлагается? Он должен узнать. Это не просто любопытство.

А следователь, между тем, продолжал:

— Если бы вы раскололись на допросах, я не стал бы уделять вам столько внимания. Принялся бы за других. Кого-то подходящего нашел бы — из шкурников, негодяев. А вы… Передо мною очень непростая задача: убедить вас в том, что вы должны мне поверить. К сожалению, мы оба в таком положении, когда моя откровенность, боюсь, может еще больше отдалить нас друг от друга.

— Простите, но разве мы были близки? — возразил Елисеев.

Этот вопрос, казалось, ничуть не смутил следователя. Он говорил в той же спокойно-размеренной манере:

— Каждое мое слово чудится вам ловушкой — не так ли? — и потому вызывает у вас внутренний протест. Это естественно. Потому что… потому что вы видите перед собой чужого человека. А не приходила ли вам в голову мысль, что и у человека во вражеском обмундировании бьется все то же русское сердце?

Елисеев всем корпусом медленно повернулся к следователю. Взгляды их скрестились. «Нет, тут что-то не так, — убеждал себя Андрей. — Не может быть! Свой? Зачем ему открываться мне?»