Без прямых улик - страница 18
— Господи, буря и натиск, буря и натиск! — воскликнула Дежкина. — Милый, что с тобой? От каких это щедрот?
— Ох, ну хочется же мне, козлу старому, в вашем цветнике попастись! — Евгений Борисович плюхнулся в кресло. — Клавдия, у меня к тебе серьезный разговор.
— Ну давай, говори. Раз уж уселся, разве тебя выпрешь? — Клавдия развернула эскимо и откусила шоколадной глазури. — Только три слова, а то у меня дел…
— Подождут дела. У меня — дельце и вот какое. Пригласили меня во «Времечко» ночным гостем, и я согласился.
— Поздравляю. Станешь звездой экрана.
— Так вот ведь… Я тут подумал. — Левинсон почесал затылок. — Меня ведь про Макашова обязательно спросят. Я, естественно, озвучу мнение прокурора.
— Ну, правильно. — Дежкина никак не могла понять, к чему он клонит.
— Ну и скажут: «Конечно, ему Макашов не нравится, он ведь Левинсон!»
— Слушай, Жень, кто больший антисемит: он или ты? — рассмеялась Клавдия.
— Смейся, паяц. А мне что делать?
— Откажись. — Клавдия доела эскимо и облизала палочку.
— Пробовал. — Левинсон вздохнул и развел руками. — Поздно. У них уже эфир расписан и заменить некем. Вот я и подумал, может, ты вместо меня сходишь?
— С чего это вдруг? — недоуменно воскликнула она.
— Эх ты… — вздохнул Левинсон. — Я тебя мороженым угощал, а ты…
— Вот, оказывается, зачем ты эскимо притащил! А я-то думаю, с чего это Женя сегодня так расщедрился. Ну вот и скажи мне, как после этого не стать антисемитом?
— Ну я же серьезно, — перебил он ее. — Ну выручи меня, чего тебе стоит.
— Нет, не могу, поговори с кем-нибудь другим.
— Ладно. — Левинсон вздохнул. — Ну тогда хоть чаем напоите.
— Обеденное время еще не пришло, — строго взглянула на часы Ирина. — И вообще, вы нам мешаете работать.
Клавдия от неожиданности чуть не проглотила эскимосную палочку. А Левинсон покорно встал и тихонько вышел за дверь.
— Вот так, — сказала Ирина. — Нас за мороженое не купишь…
Ой, что это, Клавдия Васильевна? Это же дело Лобцева. Вы же его должны были у прокурора оставить? Забыли?
— Нет, не забыла.
14.05
Петя уже ждал Клавдию за углом. Как только она села, молча завел мотор и машина тронулась с места.
За всю дорогу ни он, ни она не проронили ни слова. Давыдов боялся о чем-либо спрашивать, а Клаве просто не хотелось говорить. Ей сейчас больше всего хотелось забиться в какой-нибудь угол, провалиться сквозь землю — только чтобы ее никто не трогал. И почему это именно она обязана? Почему не Давыдов, не дежурный по городу, не участковый, в конце концов.
Они ведь сразу всегда догадываются, по выражению лица. Но все равно надеются, что не так, все равно в глаза заглядывают — «ну вы ведь ошиблись, правда? Ну все ведь нормально…» И как будто ты виновата, что не нормально, что не ошиблись…
— Приехали. — Это было первое слово за всю дорогу.
Клава огляделась по сторонам и только теперь сообразила, что они уже минуты три стоят во дворе.
— Ну пошли. — Она открыла дверцу и вышла на улицу.
Сказать нужно сразу, с порога. Если сразу выложить, легче. Не им, а тебе. Им все равно, сразу ты им скажешь или потопчешься немного. А если сразу не сможешь выпалить, то потом все труднее и труднее.
Дверь открыли быстро, как будто уже ждали.
— Здравствуйте. — Света приветливо улыбнулась. — Проходите. Вы еще что-то спросить хотели?
— Света, я должна вам сказать… — начала было Клава.
— Ой, простите, ради бога, у меня молоко на плите стоит! — воскликнула хозяйка и умчалась на кухню.
Пришлось переступить через порог и войти в дом.
— Ну что? Есть новости? Или вы еще что-то уточнить хотели? — прокричала с кухни хозяйка.
Клава набрала в легкие побольше воздуха, решительным шагом вошла на кухню и медленно, как можно четче выговаривая каждое слово, произнесла:
— Света, Дарья Александровна Редькина, теща вашего мужа, умерла. Ее тело было найдено вчера утром в районе Бутово. Тело сейчас находится в четвертом районном морге. Вы можете забрать его в любое удобное для вас время. Нужно будет там подписать протокол опознания. Вот телефон и адрес морга. — Она положила на стол заранее приготовленную бумажку. — Мне очень жаль…
Света некоторое время молча смотрела на нее. А потом вдруг тихим голосом спросила: