Бездна (Миф о Юрии Андропове) - страница 68

Шла прямая трансляция траурного действа на Красной площади по всем каналам советского телевидения. Оператор старался: несколько раз крупным планом возникал Александр Павлович: взявшись большой крестьянской рукой за край гроба, он рыдал… Что оплакивал недавний кремлевский олигарх? Нетрудно догадаться…

В вечерних выпусках «Новостей» кадры с рыдающим товарищем Копыленко А. П. были вырезаны.

Ну, а зачем новому Генеральному секретарю КПСС понадобился этот, в чем-то патологический, жест? «Тайна сия велика есть». Ее Юрий Владимирович Андропов унес с собой в могилу.

Утро было прохладное, прозрачное. Весна наступала медленно: в саду, под деревьями с северной стороны лесного участка, входящего в дачные владения Юрия Владимировича Андропова, еще лежал ноздреватый, рыхлый снег. Тренькали синицы, суетливо перелетая с ветки на ветку в голых зябких березах.

«Скоро березовый сок пойдет»,— подумал Председатель КГБ, бредя по дорожке между клумб, с которых садовник уже убирал прошлогоднюю цветочную труху; земля была взрыхлена и удобрена — все готово к новым посадкам.

«Березовый сок…» — повторял про себя Андропов, поежившись в допотопном полушубке, который служил ему для подобных кратких прогулок у себя на даче уже многие годы, и он не хотел с ним расставаться, хотя жена Татьяна журила: «Да выбрось ты, Юра, эту рухлядь, неудобно».

…И вспомнилась березовая веселая роща из далекой-далекой юности: Рыбинск, он секретарь комсомольской организации судоверфи (на эту должность попал сразу, после окончания техникума водного транспорта, где тоже был комсомольским секретарем, только неосвобожденным). И даже не Рыбинск, а поселок Слип на правом берегу Волги, там и сейчас находится старая верфь. Березовая роща спускалась к Волге. Туда часто на «массовки» — так это называлось в те годы — в выходные дни он отправлялся со своим активом. Молодые… Какие мы все были молодые! Песни, танцы: вальс, полечка, па-де-катр. Но больше песни. Пылал костер среди берез, Андрюша Казаков, положив патлатую голову на мехи своей растрепанной гармошки, пробегал быстрыми пальцами по кнопкам, и все, кто был вокруг костра, разом, вдохновенно, с напором, словно уже идя в атаку на противника, дружно начинали:

Рядом с ним стояла Соня Плахова, сборщица из ремонтного цеха, стройная, раскрасневшаяся от костра, от избытка сил, старенькое пальто расстегнуто, молодая высокая грудь рвется из ситцевой кофточки. Соня смотрела на комсомольского вожака влюбленными глазами, голос у нее был сильный, восторженно-хмельной:

А ведь в той березовой роще начался незабвенный — на всю жизнь — разговор с Валерием Гаяновым, Валерой. Он работал в Ярославском обкоме ВЛКСМ заведующим отделом по кадрам, и тогда, приехав в Рыбинск в командировку, сказал Юре Андропову, двадцатитрехлетнему пареньку, хитро подмигнув:

— Посещаю твою вотчину в связи с возникшей кадровой проблемой.— Валера Гаянов, здоровый, белобрысый, пышущий здоровьем, в кожаной черной куртке на лисьем меху, снова подмигнул.— Поговорим вечерком в другой обстановке. А тут…— Он набрал полную грудь воздуха и включился густым баритоном в общий комсомольско-молодежный хор:

Да, это было вот в такой же весенний, наверное апрельский, день. Прозрачная березовая роща — кружение бело-розовых стволов — на спуске к Волге, по которой плывут одинокими островами последние льдины; костер, песня, молодые разгоряченные лица, и глаза горят верой, преданностью идее, готовностью, если Родина прикажет, завтра же ринуться в бой с ненавистным врагом, которого они представляли в виде фашистских колонн, марширующих по площади мимо своего бесноватого фюрера с факелами и под знаменами со свастикой.

во все горло пел Валера Гаянов, алчно посматривая на Соню Плахову.

А потом, уже во время танцев и маленького пикника у костра — без всякого спиртного,— к нему протолкался завхоз судоверфи дедок Кондрат Филиппович (у него было прозвище — Кафил), запыхавшийся, в шапке-ушанке, с ватой, вылезшей из подкладки, раздвинув худым острым плечом молодежь, протянул Юре Андропову пол-литровую банку: