Библейская археология - страница 34

В древнем политеистическом мире царская власть и храм являлись двумя институтами, связывавшими божественный и человеческий мир воедино. В Египте царя считали воплощением бога Солнца. В Месопотамии он представлялся божественным избранником, управлявшим обществом, или, даже, «приёмным сыном» богов. В Израиле к царю относились примерно так же и потому величали его сыном Бога (2 Цар. 7:14; Пс. 2:7).

В Вавилоне одна из основных религиозных функций царя заключалась в проведении ежегодного празднества Нового Года. Центральным моментом этого празднества являлась культовая драма, в которой вновь разыгрывалась и выигрывалась битва творения, вследствие чего, как считалось, мир продлевал своё существование ещё на год. В этой драме царь в полном соответствии с принципами симпатической магии исполнял роль царя богов. Он имитировал действия божества и потому не мог не отождествляться с ним, ибо для политеистического сознания подобие мало чем отличается от тождества. В другой культовой церемонии царь отождествлялся с богом дождя и роста, а жрица превращалась в богиню плодородия. Их соитие являло собой союз творческих сил просыпающейся весенней природы. Таким образом, в подобных храмовых церемониях языческий царь отвоёвывал мир у хаоса и обеспечивал его плодородие и возрождение весной и осенью.

Некоторые учёные считают, что новогодний праздник, аналогичный вавилонскому, существовал у израильтян и праздновался их царём в Храме Соломона. В этом празднестве, которым руководили представители династии Давида, врагами Бога являлись не драконы хаоса, но исторические силы, пытавшиеся противостоять Божественной воле. В культовых церемониях их поражение считалось чем-то несомненным и близким или уже состоявшимся. Другие учёные категорически возражают против этого, считая подобные предположения совершенно беспочвенными. В Храме могли совершаться определённые церемонии, где читались псалмы, прославляющие победу Бога над земными противниками, в которых царь из рода Давидова представлялся вершителем Божественной воли (Пс. 2; 110), однако в этих церемониях не использовались принципы симпатической магии. Всё и вся вершилось Богом.

Роль царя и храма в жизни языческих сообществ представляется достаточно ясной. Считалось, что стабильность природы и общества зависит от церемоний, проводимых в храме. Храм являл собой подлинный «дом Божий, (…) врата небесные» (Быт. 28:17) и «основание неба и земли» (имя, данное культовой вавилонской башне). Хотя данный Израилю Синайский завет определял отношения между людьми и Богом, который был неизмеримо выше царя и храма, Храм продолжал называться «домом Бога» и «дворцом» (хекал). Судя по всему, такого понятия как храм на Ближнем Востоке попросту не существовало. Эту роль мог выполнять дом или дворец, в котором обитал божественный владыка, окружённый своими божественными и человеческими слугами. Человеческие слуги или жрецы следили за самим зданием и за принадлежащим ему имуществом, ибо именно они должны были обеспечивать потребности бога. Именно в этом и состоял смысл каждодневных сакральных церемоний. Бога необходимо было питать жертвами, приношениями и возлияниями.

В Израиле же антропоморфной концепции божества был поставлен предел. Великий Господь не обладал физическими потребностями, которые могли бы удовлетворяться людьми (Пс. 49:12-13). Вся система жертвоприношений, пусть внешне она и продолжала напоминать политеистические системы, имела иную цель и иное значение. Она являлась своеобразной угодной Богу формой Его почитания, восхваления, благодарения, приобщения и, в особенности, искупления грехов, при условии, что грехи эти не были проявлением дерзости, своеволия и бунтарских настроений, характерных для ожесточённых и вероломных душ. Подобные таинства вряд ли могли помочь таким душам.

Но как же космический бог, олицетворением которого были небо, буря, солнце или луна, мог поселиться в земном доме? Подобный вопрос мог возникнуть только у людей, руководствующихся в своей жизни логикой, или — как мы увидим впоследствии — у некоторых израильтян, но никак не у политеистов. Древний храм был исполнен космической символики и воспринимался как своеобразный микрокосм, миниатюрная копия космического мира, в котором обитал бог. В силу принципа подобия он в каком-то смысле становился миром, и потому в нём могло поселиться не знающее никаких пределов божество. Свидетельством присутствия божества являлось его изваяние, устанавливаемое в храме. Скульптурное изображение никоим образом не ограничивало его: он мистически присутствовал в своём образе, но при этом оставался тою же космической силой, с которой его почитатели могли соприкоснуться как в храме, так и в мире.