Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 3 - страница 66
– Я рад, что вы заговорили о том, что в тылу, - сказал Горбовский. - «Белые пятна» науки. Меня этот вопрос тоже занимает. По-моему, у нас в тылу нехорошо… Например, Массачусетская машина. - Альпа покивал. Горбовский обратился к нему. - Вы, конечно, должны помнить. Сейчас о ней вспоминают редко. Угар кибернетики прошел.
– Ничего не могу вспомнить о Массачусетской машине, - сказал Банин. - Ну, ну?
– Знаете, это древнее опасение: машина стала умнее человека и подмяла его под себя… Полсотни лет назад в Массачусетсе запустили самое сложное кибернетическое устройство, когда-либо существовавшее. С каким-то там феноменальным быстродействием, необозримой памятью и все такое… И проработала эта машина ровно четыре минуты. Ее выключили, зацементировали все входы и выходы, отвели от нее энергию, заминировали и обнесли колючей проволокой. Самой настоящей ржавой колючей проволокой - хотите верьте, хотите нет.
– А в чем, собственно, дело? - спросил Банин.
– Она начала вестисебя, - сказал Горбовский.
– Не понимаю.
– И я не понимаю, но ее едва успели выключить.
– А кто-нибудь понимает?
– Я говорил с одним из ее создателей. Он взял меня за плечо, посмотрел мне в глаза и произнес только: «Леонид, это было страшно».
– Вот это здорово, - сказал Ганс.
– А, - сказал Банин. - Чушь. Это меня не интересует.
– А меня интересует, - сказал Горбовский. - Ведь ее могут включить снова. Правда, она под запретом Совета, но почему бы не снять запрет?
Альпа проворчал:
– Каждому времени свои злые волшебники и привидения.
– Кстати, о злых волшебниках, - подхватил Горбовский. - Я немедленно вспоминаю о казусе Чертовой Дюжины.
У Ганса горели глаза.
– Казус Чертовой Дюжины - как же! - сказал Банин. - Тринадцать фанатиков… Кстати, где они сейчас?
– Позвольте, позвольте, - сказал Альпа. Это те самые ученые, которые сращивали себя с машинами? Но ведь они же погибли.
– Говорят, да, - сказал Горбовский, - но ведь не в этом дело. Прецедент создан.
– А что, - сказал Банин. - Их называют фанатиками, но в них, по-моему, есть что-то притягательное. Избавиться от всех этих слабостей, страстей, вспышек эмоций… Голый разум плюс неограниченные возможности совершенствования организма. Исследователь, которому не нужны приборы, который сам себе прибор и сам себе транспорт. И никаких очередей за ульмотронами… Я это себе прекрасно представляю. Человек-флаер, человек-реактор, человек-лаборатория. Неуязвимый, бессмертный…
– Прошу прощения, но это не человек, - проворчал Альпа. - Это Массачусетская машина.
– А как же они погибли, если они бессмертны? - спросил Ганс.
– Разрушили сами себя, - сказал Горбовский. - Видно, не сладко быть человеком-лабораторией.
Из-за машин появился багровый от напряжения человек с цилиндром ульмотрона на плече. Банин соскочил с ящика и подбежал помочь ему. Горбовский задумчиво наблюдал, как они грузят ульмотрон в вертолет. Багровый человек жаловался:
– Мало того, что дают один вместо трех. Мало того, что теряешь половину дня. Тебе еще приходится доказывать, что ты имеешь право! Тебе не верят! Вы можете себе это представить - тебе не верят! Не верят!!!
Когда Банин вернулся, Альпа сказал:
– Все это довольно фантастично. Если вас интересует тыл, обратите лучше пристальное внимание на Волну. Каждая неделя - очередная нуль-транспортировка. И каждая нуль-транспортировка вызывает Волну. Большое или маленькое извержение. А занимаются Волной дилетантски. Не получилось бы второй Массачусетской машины, только без выключателя. Камилл
– вы знаете Камилла? - рассматривает ее как явление планетарного масштаба, но его аргументы неудобопонятны. С ним очень трудно работать.
– Кстати, - сказал Ганс, - знаете точку зрения Камилла на будущее? Он считает, что нынешняя увлеченность наукой - это своего рода благодарность за изобилие, инерция тех времен, когда способность к логическому восприятию мира была единственной надеждой человечества. Он говорил так: «Человечество накануне раскола. Эмоциолисты и логики - по-видимому, он имеет в виду людей искусства и людей науки - становятся чужими друг другу, перестают друг друга понимать и перестают друг в друге нуждаться. Человек рождается эмоциолистом или логиком. Это лежит в самой природе человека. И когда-нибудь человечество расколется на два общества, так же чуждые друг другу, как мы чужды леонидянам…»