Библия-Миллениум. Книга 1 - страница 4
— Ну что ты дуешься? В конце концов, твое постоянное присутствие для нас просто непривычно!
Иову ужасно захотелось сразу в крематорий, минуя дом престарелых.
— Слушай, отец, да похороним мы тебя, успокойся! Подпиши-ка мне доверенность, чтобы я мог распорядиться твоим барахлом в случае чего. Сделай для меня, наконец, хоть что-то полезное, папа! Ведь я же, в конце концов, твой сын! — одутловатый небритый мужчина средних лет в засаленной майке нервно оглядывается по сторонам, то присаживается на корточки, то встает, делая круги вокруг инвалидного кресла отца, словно голодная акула вокруг умирающего тюленя.
Иов, смахнув слезу, трясущейся рукой ставит подпись и бросает сыну бумажку, одним махом лишаясь всей хоть сколько-нибудь ценной собственности.
Через неделю Иова перевели в муниципальный дом престарелых, потому что дети перестали платить за частный. Сославшись на различные «семейные обстоятельства», сын и дочь наотрез отказались взять отца к себе, обвинив при этом друг друга в черствости. Больше Иов их никогда не видел.
Восемь стариков в одной комнате, которые помогали друг другу вставать, садиться, принимать лекарства, находить очки, приносили баланду из столовой тем, кто уже не мог ходить, и звали санитарку, если кто умер. В этом обществе Иову предстояло провести последние дни жизни.
Оказавшись в отстойнике муниципального милосердия, он вздохнул с облегчением. Чувство вины перед детьми его оставило. Скоро крематорий.
Годы шли, а хуже Иову не становилось. Ни инсульта тебе, ни инфаркта… Смерть явно припозднилась. Иов смирился и стал играть в городки. Шахматы ему уже не давались, склероз, знаете ли… Все-таки восемьдесят девять лет как-никак.
Соседи по комнате все умирали и умирали, а Иов все играл и играл. Впав в маразм, стал подумывать о футболе.
— И смерть про меня забыла, — горько вздохнул он как-то вечером, показывая фотографии детей «новичкам», коих переживал уже пятый состав.
Следующее утро выдалось удивительно теплым, ясным и солнечным, Иов поднял было руку с городошной битой, как вдруг в глазах потемнело, ноги отнялись, и он упал. Вокруг кто-то засуетился, раздевал его, шарил по карманам…
И вот в последнюю секунду жизни одинокий, старый, нищий Иов наконец-то почувствовал себя счастливым, как младенец, покидающий мир. Широко открытые, водянистые, светло-голубые глаза смотрели в такое же небо.
КОЛЕНО ИУДЫ
ОНАН
Огромное зеркало — самое раннее, самое счастливое воспоминание детства. Вот уже двадцать лет каждое утро оно встречает Онана ласковым, пристальным взором, улыбается губами его глазам, заботливо сопровождает все его движения, неотрывно рисует все еще юные черты его нежного тела. Зеркалу чуждо непонимание, его взаимность чиста и естественна, оно не притворяется. Во всю высоту, во всю ширину, целиком и полностью оно принадлежит Онану, оно его — так будет всегда. А подойди к нему кто-то другой — оно просто не станет его отражать, просто не станет. Онан это знает. Нет, зеркало ему не изменит.
В доме тихо. Онан запирает дверь, поворачивается. Они снова вместе — двое любящих и любимых, никто не потревожит их счастья. Обнаженное тело Онана медленно приближается к своему двойнику, руки соприкасаются с гладкой поверхностью стекла. Зеркало нагревается его теплом, запотевает от горячего и влажного дыхания, долгий поцелуй. Головка члена, словно алый бутон, раскрывается на глазах, тянется вперед, мгновение… и, уткнувшись ею в еще прохладную гладь стекла, Онан ловит чарующий трепет, что стремительным потоком пробегает по его возбужденному телу. Счастье… Поцелуями он осыпает свою белую руку, плечо, шею…
Он одновременно и любящий, и любимый, их ощущения синхронны — он и целующий, и вкушающий поцелуй. Единство, перерастающее в единение. Чувственная рука ласкает его шею и грудь, чутко и нежно сжимает горячую плоть, проникает в самые потаенные уголки его тела, пощипывает, натягивает, скользит. Слезы радости орошают лицо, ноги дрожат от сладостного напряжения, он не выпускает себя из объятий, тихий стон срывается с влажных уст, и зеркало благодарно принимает в себя прекрасные вожделенные брызги, немедленно обрамляя их лучащейся радугой распадающегося света. Онан улыбается, смеется, как маленький мальчик, и через мгновение его влажный язык игриво и жадно слизывает сладковатую сперму. Обмякнув, Онан какое-то время сидит неподвижно, облокотившись на свое отражение в зеркале, потом чуть отклоняется и, выгнув спину так, что позвонки, кажется, вот-вот проткнут шелковистую кожу, целует свой член.