Биография вечного дня - страница 33

В приступе лютой ненависти Крачунов кусает губы, злоба душит его. Он вдруг решает наказать свою любовницу: он позвонит и зайдет к ней, даже если доктор вернулся домой из своей таинственной «экспедиции» на виноградник. И там, в присутствии мужа, одному богу известно, как разовьются события — ну и черт с ним, все равно весь мир рухнул. Роза не открыла ему! Он заново переживает чувства, которые владели им, когда он стоял перед запертой дверью: жалость к себе и звериную ненависть к ней. Попадись сейчас ему в руки эта докторша, он бы душил ее долго, беспощадно, пока глаза не вылезли бы из орбит и вены на шее не вздулись бы и не стали похожими на пиявки, как у той учительницы из Разграда.

Внезапное воспоминание мощным ударом бьет его под ложечку, и ему становится дурно — еще одна жертва, о которой он почему-то совсем забыл и не принимает в расчет. К нему тогда заявился брат учительницы — этот «адвокат бедняков» обитает где-то в Южной Болгарии. Ему надо было оформить акт смерти и забрать ее вещи. В течение двух часов, пока оформлялись бумаги «сдачи-приемки», он не раскрыл рта, а на прощанье выдал: «Таких, как вы, надо не просто убивать, для вас надо придумать двести самых страшных пыток и не позволять вам сдохнуть, пока не будут испробованы все до одной!» Крачунов пригрозил ему арестом и, вот поди ж ты, сейчас вдруг вспомнил и учительницу, и угрозу ее брата (да, коммунисты нас уничтожат, применив сначала все двести пыток!).

Воспоминание странным образом связывается с поступком его любовницы — этой твари, бесстыдной, ненасытной в постели и сейчас вызывающей в нем восхищение и желание, несмотря на злобу и ненависть, которые он испытывает к ней. Что ж, ладно, раз она ему не открыла, раз она тоже от него отвернулась, пусть получит сполна этот ублюдок, что плетется сзади! Жаль, офицеры разоружили его, иначе Крачунов не удержался бы и покончил с ним с первого же выстрела — рука у него твердая, глаз меткий.

Он идет к зданию Общественной безопасности: необходимо заново вооружиться — там пистолетов и патронов навалом. Что он предпримет потом — попробует ли использовать последний шанс, который он держит в резерве, или прибегнет к комбинации вроде той, с командиром гарнизона, — сейчас это не столь важно. Его ближайшая задача — избавиться от шпика. Он отправит его на тот свет, он это сделает. Перед каждой такой операцией сердце Крачунова начинают царапать ледяные коготки — «когти сатаны», как однажды пошутил высокий гость Гешев во время очередной инспекции, когда Крачунов пожаловался ему на недомогание.

В сотне метров от Общественной безопасности Крачунов останавливается и шмыгает в тень ближайшего балкона. У входа в служебное помещение происходит какая-то возня — странно, ведь в здании давно никого нет. Мысли Крачунова бегут с лихорадочной быстротой: итак, позади — «хвост», у входа — засада. Вокруг, по всей вероятности, тоже прячутся преследователи — на улочках, в темных осенних дворах, хранящих мирный запах увядающих пионов. Намерения коммунистов ясны: он не забыл секретное донесение, в котором описывалось убийство Кутузы, софийского агента, — как хитро и нагло действовали они тогда!

В нерешительности Крачунов пребывает недолго: и он, и Николай, и вся группа, поднятая по тревоге Виктором, к своему великому удивлению, обнаруживают, что загадочная возня и таинственные звуки у входа в здание Общественной безопасности вызваны двумя бродячими собаками, которых привлек запах крови: на ступенях лестницы лежит пес с простреленной головой. Видно, давно голодают эти несчастные бродяжки. Они привыкли, приучились не обнаруживать своего присутствия: подберись, утоли голод, если нашел чем, и — прочь, людям не до вас!

Крачунов идет в сторону Николаевской улицы: там он нырнет, как рыба в воду, в лабиринт фабричных кварталов со стороны матросских казарм, и тогда ему все нипочем. Если кто-то все же преградит путь, он сможет юркнуть в аллею, ведущую к армянской слободе. Однако уже на маленькой площади, где начинается спуск улицы Радецкого, он убеждается, что окружен: у лестницы и у противоположного тротуара его караулят несколько пар глаз — светятся, будто кошки там затаились. Зачем только он залезал на ту горку, какая была нужда орать, он и сам толком не может объяснить, — остается признать, что страх наконец одолел его, управляет его поступками. Тот же страх придал ему сил при первом же окрике преследователей, он толкает его на верный путь.