Битый лед - страница 21
Усач в комбинезоне, механик Жуков, пожаловался мне в связи с этим на свою нелегкую судьбу:
— Теоретических знаний у них хватает, но ведь здесь не это надо. Моему «старику» (он имел в виду «Кубатлы») уже 15 лет, в машине надо все время что-то чинить, что-то латать, а иной курсант правую резьбу с левой путает. Вот и приходится не вылезать из машины.
А я преисполнился уважения и к начальнику СВУМФа Бакулину, и к капитану Рубцову, и ко всем их товарищам. Плавать в Арктике тяжко. Плавать — и одновременно учить уму-разуму молодых людей — тяжелее вдвойне.
На «Кубатлы» я впервые узнал и о «кайлографах». Моряки народ ироничный. И если на исходе двадцатого века инженеру-механику приходится орудовать кайлом, то и название кайлу будет соответствующее.
Указанный инструмент возник в разговорах, когда я поинтересовался, чем же занимается штатный состав девять месяцев в году? Даже за вычетом времени на техническую учебу, на ремонт, на отпуска, его, этого времени, оставалось предостаточно. Тут мне и рассказали о выморозке, «кайлографах» и о других занимательных вещах…
Суда становятся на отстой, и буквально через несколько дней бухта покрывается льдом. На одном из судов «поддерживается жизнь». На нем размещается дежурная группа, наблюдающая за состоянием техники на зимующих кораблях. Дежурная группа, как правило, капитаны. Остальные командиры, то бишь штурмана и механики, приступают к сухому докованию, или, как его здесь называют, выморозке. Пилами «Дружба», а потом кайлами вырубают под кормою лед, ждут, когда воду схватит морозом, и снова пилят голубые обжигающие ладони пласты. Потом в ледяном колодце демонтируют гребные винты и рули отправляют их в мастерские и там ремонтируют. И это на морозе, который в Тикси доходит до —50 °C!
Если уважение к человеческому труду можно было бы вообразить в виде некой шкалы, то скажу без преувеличения: мое уважение к заполярным морякам достигло теперь предельной отметки. Правда, возникал и вопрос: а для чего сие?
То есть для чего нужно иметь в Центральной Арктике пароходство, которое работает по прямому назначению всего три месяца в году? Для чего нужно везти за тридевять земель курсантов? Для чего…
Словом, цепочка вопросов все росла и росла, пока Рубцов, оторвавшись от бумаг и глянув на меня покрасневшими от недосыпания глазами, не поставил все на свое место:
— Вы когда до нас добрались? В конце июля. И то на четыре дня раньше обычного. А мы уже почти месяц плавали. Так вот, если бы наши перевозки поручить хотя бы тем же мурманчанам или владивостокцам, навигация сократилась бы минимум дней на двадцать. А теперь посчитайте, сколько эти двадцать дней от трех месяцев составят? 22 процента? То-то и оно…
На вторые сутки в машинном отделении «Кубатлы», грохочущем, как камнедробилка, я увидел у распределительного щита электрика, которого даже на вскидку можно было дать около тридцати лет. Он разбирал контактор и попутно что-то объяснял обступившим его «салагам». Делал он это довольно своеобразно, потому что ребята чуть не сгибались вдвое от смеха. Я дождался, пока он закончит работу, и вышел следом за ним на палубу. Закурили.
— Вам здесь нравится? — спросил я.
— Вы разве не видите, что я умираю от счастья? — ответил электрик.
Такая форма ответа уже кое-что предопределяла, по крайней мере, место рождения. Действительно, Евстифеев расстался с «жемчужиной у моря» всего лишь год тому назад.
— Мне легче сказать, в каком порту я не был, чем в каком был. Я даже с англичанами в Гибралтаре в футбол играл… После высшей мореходки ходил электромехаником на «Владимире Комарове», потом перешел на сухогруз. Но вы же знаете, что судьба играет с человеком…
Судьба сыграла с Валерием Евстифеевым так, что во время стоянки в Сингапуре на его вахте сгорел брашпиль. Судно потеряло несколько ходовых дней, а пароходство — круглую сумму в инвалюте. Валерия на три года лишили диплома, и он уехал в Тикси.
Солнце внезапно вынырнуло из-за облаков, и розовые блики заплясали на воде. По мокрому брезенту прыгала чайка, кося в нашу сторону глазами-бисеринками.
Евстифеев посерьезнел.