Бивуаки на Борнео - страница 11

Натуралиста, чья голова забита рассказами исследователей прежних времен, на первых порах разочаровывает видимая скудость животного мира. Еще счастье, если за день ходьбы он заметит кувыркающуюся в поднебесье гигантскую белку или одну-две птицы, которые пролетают неслышно, без единого крика, словно боясь нарушить эту торжественную тишину.

Утром можно услышать, как стая гиббонов приветствует восход солнца своим меланхолическим улюлюканьем, переходящим в заливистый хохот, похожий на чуть бездумный смех молодой девушки, или же носовые трубные звуки, которые издает, пролетая над лесом, птица-носорог. Но в течение всего дня царит полнейшая тишина; лай встревоженного оленя или зловещий треск падающего дерева разносится на десятки километров.

Мы отправлялись гуськом: даяки, вооруженные копьями, с ротанговыми корзинами за спиной, и я со своим верным карабином BRNO 8,57. Почва была такая скользкая, что ходьба по ней превращалась в настоящую пытку, склоны же — такие обрывистые, что, когда мы взбирались в гору, мне приходилось все время быть начеку, чтобы не шлепнуться в грязь вместе с ружьем; при спуске же вдруг оказывалось, что я сползаю сидя, против своей воли превращаясь в тобогган[17].

Мои спутники-даяки были более ловкими, чем я; к тому же они пользовались воткнутым в землю копьем как надежной опорой, чего я не мог проделать со своим ружьем. После двух-трех часов подобных упражнений я приходил в убийственное настроение, тем более что всякий раз, когда я плюхался в глину, даяки покатывались со смеху.

При скольжении особенно не рекомендовалось цепляться за что-либо, так как невзначай можно было ухватиться за усаженную острыми шипами ротанговую пальму, ядовитую лиану или кустарник, усеянный гусеницами, покрытыми стрекательными волосками, ожог от которых не проходил несколько дней. Однажды я оперся о довольно большое и с виду крепкое дерево, но оно оказалось насквозь изъеденным термитами и рухнуло, обдав меня мелкой пепельной трухой.

Другой раз я нечаянно положил руку на совершенно невидимую ящерицу! Тут мне повезло: она принадлежала к виду ящериц, которых очень трудно обнаружить из-за их поразительной способности к мимикрии. Это был ptychozoon — очень плоская ящерица длиной с человеческую руку, коричневатого цвета и с пятнами неправильной формы, придававшими ей удивительное сходство с корой, покрытой лишайником или микроскопическими водорослями. Ее называют также бахромчатым гекконом, потому что тело, лапы и хвост у нее окаймлены тонкими кожистыми выростами, образующими нечто вроде кружева. Распластываясь на стволе дерева, ящерица расправляет эту перепонку вокруг себя и так тесно прижимает ее к коре, что перестает отбрасывать тень, и ее очертания становятся совершенно неразличимыми. Вдобавок она способна менять свою окраску наподобие хамелеона; поэтому, чтобы заметить ее, нужно буквально ткнуть в нее пальцем!

Другой бич Борнео — обилие пиявок. Впрочем, эти крохотные твари всегда проявляли живейший интерес к моей особе. В годы учения мне дважды доставалось отвечать о пиявках на экзамене, и здесь они продолжали выказывать мне свою привязанность в самом полном смысле этого слова.

Десятки таких пиявок, величиной каждая с палец, прикреплялись самым незаметным образом к какому-нибудь участку тела. Насосавшись крови до того, что готовы были вот-вот лопнуть, пиявки падали на землю, словно маленькие цилиндрические сосиски, и блаженно переваривали съеденное. Вероятно, за день мы собирали сотни пиявок: так, в один из дней — с восьми до одиннадцати часов утра — я снял с себя сто семьдесят пять штук, после чего бросил считать!

Самым неприятным в этих маленьких кровопийцах было то, что после них оставались ранки, которые с трудом зарубцовывались, вызывая в течение нескольких дней мучительный зуд. Но зато в случае загноения такой раны достаточно было приложить к ней пиявок, и они очищали ее лучше любых обеззараживающих средств.

После первого дня охоты начальник гребцов сказал мне:

— Не удивительно, что ты скользишь в лесу в своей обуви: если бы ты ходил босиком, как мы, этого бы не произошло.