Бивуаки на Борнео - страница 20

Над дверью висели пучки сухих кореньев и увядших листьев, чьим назначением было отгонять от входа злых духов. Под крышей из деревянной черепицы был подвешен пук сухих пальмовых листьев, обрамлявших два закопченных человеческих черепа.

К нашему приходу в комнате уже набилось множество народу. Мужчины сидели по одну сторону, женщины — по другую. Все говорили разом и курили огромные сигары из зеленого табака, завернутого в листья дикого банана.

На мужчинах были набедренные повязки из выделанной коры, напоминавшей мешковину, или просто короткие штаны из черной хлопчатобумажной материи. Кое-кто щеголял даже в великолепных полосатых пижамах, купленных на побережье у китайцев. Большинство мужчин отличались прекрасной мускулатурой; их плечи и грудь были разукрашены странной татуировкой в виде концентрических окружностей, арабесок, стилизованных драконов или птиц. Заостренные черты лица и спадавшие до самых глаз длинные черные волосы придавали им свирепое выражение, которое усиливали зубы пантеры, воткнутые в ушную раковину над оттягивавшими мочку уха тяжелыми бронзовыми кольцами.

Женщины, особенно самые молодые, напомнили нам слова одного служащего яванского лесного ведомства, которому случалось встречаться с даяками. Перед нашим отъездом в Танджунгселор он предупредил нас: «Вы увидите их женщин — все до одной кинозвезды!» Действительно, все они были очаровательны со своими круглыми улыбающимися личиками, маленькими носами, кожей цвета слоновой кости и черными как смоль волосами, спускавшимися ниже пояса.

Еще больше, нежели мужчины, они считали делом чести оттягивать мочки ушей почти до груди множеством колец, весивших иной раз свыше килограмма с каждой стороны. Чудовищное кокетство не проходит им даром. Многие молодые девушки признавались нам, что страдают жестокими мигренями из-за тяжелого груза, который постоянно приходится таскать на себе. Бегая, они вынуждены поддерживать всю эту массу колец, так как мочка уха может порваться, что и случается довольно часто, сильно обесценивая пострадавшую. Наконец, когда перевертывается какая-нибудь пирога, женщины, увлекаемые навешанными на них двумя-тремя килограммами железа, всегда тонут первыми.

Мы уселись на циновку — к сожалению, на мужской стороне — между старым Лохонгом Апюи и его помощником, даяком свирепого вида, но, как оказалось впоследствии, очень добрым и даже слабым человеком, позволявшим жене и детям водить себя за нос.

Началось крещение. Ребенок лежал «на коленях матери в маленькой ротанговой корзинке, оснащенной лямками и украшенной жемчугом, старыми серебряными монетами и зубами пантеры. При общем молчании отец сжег пучок травы и рассеял пепел, чтобы определить имя ребенка. Пробыв какое-то время в соч гнутом положении, он выпрямился и объявил:

— Его будут звать Салу.

Смочив лоб ребенка тростниковой водкой, отец перерезал горло цыпленку, дал крови стечь на связку бамбука и помазал ею левую руку ребенка и всех присутствующих, включая и нас.

С этой минуты, по мнению всей общины, ребенок действительно родился. Повесив маленькую корзину за спину, мать четыре раза обошла помещение, затем, впервые после рождения младенца, она вышла с ним на галерею.

За крещением последовала попойка, первая из тех, которые нам пришлось выдержать за год пребывания у даяков.

На веранду вынесли огромные глиняные кувшины с рисовой водкой и накрепко привязали к столбам, чтобы пьющие не могли их опрокинуть. Как чужеземцев, нас пригласили первыми пососать через бамбуковую трубку мутную жидкость, в которой плавало множество не поддающихся определению частиц. На вкус она оказалась тошнотворно кислой, хотя и весьма крепкой. Впрочем, надо думать, что она не очень-то нравилась и самим даякам, судя по гримасам, которые они строили, когда наступила их очередь пить.

Вначале мы пытались не глотать питье, а только делать вид, будто отсасываем его, но очень скоро мы убедились, что никакое жульничество невозможно. Дело в том, что на поверхности жидкости вдоль своего рода шкалы перемещался маленький поплавок, точно указывавший поглощенное каждым количество; с него не сводил глаз один из даяков, назначенный «контролером напитка». Напрасно было бы пытаться разжалобить его: он следил за «счетчиком» так же внимательно, как это делает автомобилист, пополняющий свой запас бензина, и отпускал пьющего лишь тогда, когда поплавок свидетельствовал, что тот полностью проглотил свою долю.