Благодетель - страница 4

Жан Морен, услышав свое имя, встрепенулся. Его убаюкивал этот благозвучный голос, опьяняло окружающее великолепие. Но теперь он очнулся. В нем словно проснулось подозрение, что дело его принимает неблагоприятный оборот. Но все это казалось ему чем-то случайным и далеким, каким-то незначительным эпизодом. Здесь ведь было так тепло и хорошо. Пепельница отливала неуловимыми иссиня-зелеными тонами, казалось, ею можно было любоваться всю ночь напролет.

Господин Пирсон продолжал, слегка опустив голову, уставившись меланхолическими глазами на хрустальную крышку чернильницы.

— Разрешите мне, друг мой, говорить за вас. Я вижу, вы человек застенчивый. Вы не привыкли говорить и не можете выразить свои мысли. Однако вы думаете — это я знаю из опыта. Шестьсот пятьдесят шесть уволенных по заключению врача — вы понимаете, что это достаточная цифра, позволяющая как следует изучить вашу психологию. Да и вашу логику. Одинаковая работа в одинаковых условиях выработала у вас одинаковые чувства и одинаковый образ мышления. Как и ваши предшественники, вы хотели пригрозить вмешательством своего профессионального союза, всяческими там протестами, судом и в конце концов даже стачкой. Но вам не следует быть наивным и воображать, что я всего этого не учел заранее. Разговор с представителями синдиката для меня неизбежен. Не скажу, что с ними так же приятно беседовать, как с вами. Но тут уж ничего не поделаешь. И путь капиталиста не всегда усыпан розами. Но в конце концов мы справляемся и с ними. Вы в своем союзе одни из многих тысяч ничего не значащих, незаметных членов, и ради вас одного союз не рискнет поднять большой шум. К тому же у меня всегда под рукой десятки неопровержимых доводов, против которых они бессильны. К счастью, мы живем еще при том проклятом капиталистическом строе, который предусматривает некоторые права и для капиталистов и при котором так называемые эксплуататоры тоже еще имеют возможность жить. Может быть, порою и у них самих возникает небольшой конфликт со своей совестью, но и тут ничего не поделаешь. Это все мелкие эпизоды крупного конфликта между трудом и капиталом, который не зависит от нашей доброй воли и в котором мы не повинны. Вы против этого ничего не имеете возразить, Жан Морен?

— Нет, сударь…

Жан Морен посмотрел теперь на опущенные веки и тонко очерченные губы господина Пирсона, из которых так легко лилась благозвучная речь.

Господин Пирсон заложил ногу на ногу.

— Это была, скажем, фактическая, логическая сторона вопроса. Если говорить деловым языком, вы сперва прибегаете к предложениям и угрозам. Когда же они не помогают — а они никогда не помогают, — начинаете упрашивать. Надо признать, что это самая неприятная сторона дела. Порою это становится даже очень неприятным. Больная жена, двое-трое, а то и четверо маленьких детей, старики родители… Удивительно живучи эти старые рабочие! Откровенно говоря, это те аргументы, против которых труднее всего возражать. Как бы неправдоподобно это ни звучало, но и у капиталистов и эксплуататоров бьется в груди сердце…

Опущенные веки дрогнули. Полукруглые складки у уголков рта стали еще заметнее. В голосе послышалась слезливая нотка.

— И у капиталистов и у эксплуататоров может быть своя семья, жена, дети и родители. По легко понятной аналогии его тоже трогает, даже потрясает несчастье другого человека.

Миновав чувствительный момент речи, господин Пирсон спустил ноги с пуфика. Положил ладони на подлокотники кресла. Поднял глаза на небольшую статуэтку каррарского мрамора — женщину в шлеме, с птицей в руках. Статуэтка стояла на старом, переплетенном в коричневую кожу фолианте. И вместе с переменой позы изменилось и выражение его лица, мгновенно исчезли и мягкость, и меланхолическая задумчивость. Взгляд его стал острее, губы плотно сжались.

Часы в столовой снова заиграли мелодию из «Мадам Сан-Жен». И господин Пирсон и Жан Морен прислушались. Последнего почему-то раздражала эта грубоватая, задорная мелодия. Часы играли долго. Невозможно было дождаться, когда они, наконец, начнут бить. А когда они пробили, Жан Морен снова вспомнил, что ему уже давно пора быть в постели, что ему целый час добираться до дому, что под мостами Сены теперь лежат густые черные тени, что против большого закрытого ювелирного магазина каждый вечер сидит на тротуаре тощая, затравленная кошка и ноет, как нищая, у которой вместо носа безобразная впадина… Вздорные и бессвязные мысли, не имеющие ничего общего с тем, о чем говорит здесь господин Пирсон.