Благородный демон - страница 42

Он взглянул немного ниже солнца (это было легко), обругал его интриганом, бахвалом и еще хуже того, стараясь запугать. Потом красивым движением подбородка, с видом фотогеничного диктатора, направил глаза… Но на самом деле так никуда и не направил — едва взгляд его коснулся пылающей короны, как он резко отвернул голову, глаза наполнились слезами, зрачки воспалились, как у зубра, которому медведь перегрызает горло.

— Ах ты, сволочь!

Зато его кошечка спокойно подняла голову к зениту. Черты лица у нее сделались жесткими, зрачки расширились во весь глаз. И она уставилась прямо на солнце.

Косталь не повалился перед ней на колени только потому, что был все-таки хоть немного цивилизованным человеком. Он не сказал ей тут же: «Я женюсь на вас» только потому, что в нем еще сохранялась капелька здравого смысла. Но это стоило ему усилий. Он уже решил жениться. Да и смог ли бы какой-нибудь другой мужчина быть властителем Той, Которая Смотрит На Солнце? Он считал ее простушкой из мелкой буржуазии, а она оказалась не только вровень с ним, но даже выше. И доказала это своим властным порывом. Он уже видел ее фигуру, высеченную в граните, — сидя, с руками на коленях и головой, похожей на кошечку. А рядом он, руки тоже на коленях, львиная голова. Их хвосты переплетены, и на них падают прорисованные в камне два солнечных луча. Они привезут с собой из Каира коптского священника, который благословит их союз на руинах Гелиополя. И в честь своего бракосочетания он устроит в Александрии большой праздник для народа, где сам вступит в единоборство со львом. Вчера речь шла о том, что дети не нужны. Теперь все переменилось — у них будет четырнадцать сыновей. Да, стоило только перейти в сферу сверхчеловеческого, и все ценности переменились. С того момента, когда она посмотрела прямо на солнце, литература Косталя отошла на второй план. До случившегося на набережной Соланж только мешала его экстравагантности. Зато теперь, признав ее достойной, он сделает из нее свою соучастницу, одним из элементов своей жизни. До сих пор он не находил у себя места для нее. Теперь она получила его. Он еще раз убедился в том, что его пугала не женитьба сама по себе, а безликость Соланж. Но когда она доказала свою причастность к сверхчеловеческому, он уже думал: «Было бы безумием упускать это».

Обычно днем Косталь пил не больше одного стаканчика вина, но, возвратившись в отель, он был так опьянен ею, или, вернее, своей собственной идеей о ней, а следовательно, самим собой, что, не колеблясь, сразу повязал голову влажной салфеткой.

После обеда они стояли у окна. В пригородных долинах вереницы фонарей, окаймлявшие невидимые в темноте улицы, как жемчужная диадема охватывала город. Дома наполнялись тихими ангелами, наслаждающимися своим маленьким раем. Над ними высота молчания и звезды с их именами богов-эротоманов. Слева Млечный Путь словно восходил ввысь, подобно дыму от угасающего жертвенника.

— Я люблю большие города, — с волнением сказал он, задумавшись о всей этой людской массе, которая развращается в них. И почувствовал в себе, подобно импульсам электрического тока, три фазы своих отношений с окружающим миром: 1) наслаждение им; 2) защита от него; 3) глумление над ним.

— А мне нравится тот город, где я с вами, — сказала она. — И так же хорошо было бы с вами в любой захолустной дыре.

Она все время старалась прикоснуться к нему — что-то новое в ней, даже обняла за талию (чего никогда не было прежде) и положила голову ему на грудь.

С нижнего этажа под ними через открытое окно шел «опьяняющий» запах женских духов. Она целовала ему руки, рот, лоб. Он засмеялся. «Чему вы смеетесь?» — с некоторым беспокойством спросила она, но он ничего не ответил. Ему было просто приятно видеть ее, прежде такую холодную, влюбленной. Но когда он, просунув с трудом ладонь через хитросплетения одежд, достал несколько волосков из ее рощицы, засмеялась уже она.

Впервые в жизни ей захотелось чего-то. Она пожелала это с той новой и свежей силой, которая накапливалась в ней двадцать один год. Она пожелала, чтобы этот неизвестный человек навсегда принадлежал ей, и уже чувствовала, как после всех мучений он, наконец, готов к этому. Насколько естественна и нормальна начавшаяся вчера их совместная жизнь! Словно по-другому она никогда и не жила. Прошлое ее как будто закрылось. И, осознавая это, она чувствовала все большую влюбленность — так несущийся поток только набирает силу на своем пути. Именно мысль о замужестве породила в ней любовь, точно так же как у Косталя эта мысль была могилой любви. Со всей первородной тяжестью своего пола она давила на него, шепча про себя невнятную молитву: «Боже мой, продли мое счастье! Оно никогда не надоест мне…»