Благословение проклятых дорог - страница 2

Обалдев от источника и смысла сказанного, даже головная боль спасовала и дала дёру. Я сдавленно хрюкнула и глубже зарылась в одеяло. Зажмурилась… Господи, что же вчера было-то? Чего я натворила?! Каким макаром резко стала любимой? Ничего не помню!

Хотя, кое-что помню… Та-ак… Вчера у меня был день рождения. С грехом пополам уломала матушку отпустить вместе с однокурсниками в клуб, отметить это дело. Потом… Выпили, потанцевали… Поржали, ещё по чуть-чуть выпили, а после… Не помню! Чтоб тебя через колено!

Мдямс… Кажется, всё-таки выпили мы не слабо, если у меня наутро с головой такая закавыка… Смутно мелькают воспоминания о чём-то неприятном и мерзком. Кажется, в клубе у меня с Лёшкой… Ах, да! Я его с Лелькой застукала возле туалета. Гадость какая! Хотя, на удивление, не больно. Противно, и только, что вообще-то странно, учитывая сколько мы с ним встречались. Лелька тоже — подруга, называется!

Впрочем, сейчас это — мелочи. Потом что было? Вроде, я домой ушла и… если верить ощущениям, дальше со мной случилось нечто прекрасное, чудесное и всё стало хорошо…

Но как «хорошо»? Почему «хорошо»?! Да уж, склероз подкрался незаметно… Упс! А если… Уж не этот ли сладкоголосый незнакомец и есть мое «сказочно прекрасно»? Ох, только не это… Ежели я с ним по пьяни… Капец! Я ж себе такого никогда не прощу! И плевать, что там Лёшка по этому поводу подумает и как поступит, но самой-то как мерзко будет… бли-и-и-ин… Позорище!

— Я же знаю, ты не спишь, — насмешливый баритон буквально ввинтился в тело, словно кипятком окатило, ей Богу! Щекочущим таким кипятком… И что особенно плохо, чувственный мужской голос показался лишь смутно знакомым — не более!

— Таш, если ты не хочешь вставать, я только «за», — только что не промурлыкал кошмар моей совести.

Подтверждая подозрения в моём непотребном поведении накануне, обладатель чарующего голоса рывком стянул с кровати одеяло. И с меня! В следующее мгновение незнакомец всем телом прижал офигевшую меня к гладким простыням, обхватил ладонями лицо и жарко поцеловал.

Почувствовав на себе поджарое сильное тело, я испуганно вздрогнула и открыла глаза. Увидев это, мужчина прервал поцелуй и довольно рассмеялся:

— Говорил же, не спишь, — пальцы его скользнули вдоль шеи за вырез тонкой сорочки. Нежно, искушающе, умело. — Оденешься, или ещё поваляемся?

Мгбр-бульк… Я смотрела в обалденно яркие зелёные глазищи в обрамлении угольно-чёрных густющих ресниц и не могла выговорить ни слова. Где я такого офигительного мужика нарыла?!

С него даже картины писать нельзя! Любой художник, будь он хоть трижды гением, от зависти и неспособности передать такую красотищу дуба даст. Угу… А если женщина писать портрет возьмётся, на первой же минуте захлебнётся слюной! Честное слово!

— Ну так что? — ничуть не смущённое моим остекленевшим от изумления взглядом и каменным молчанием уточнило это чудо природы и заговорщически подмигнуло: — Лично меня тоже второй вариант больше устраивает.

Не ожидая согласия или отказа, мужчина склонился и, будто имеет на это полное право, потянулся губами к моей шее! Пока я отмирала, тёплый рот ласкал горло, чуть прикусывая кожу, чтобы тут же быстрым прикосновением языка… Уверенные горячие ладони прошлись по животу, талии и совершенно по-хозяйски устроились на моих бёдрах. Да он ВЕСЬ на мне устроился! Ё-моё!!

Резко оттолкнув нахала, я со всей дури влепила ему звонкую пощёчину. Конечно, для начала стоило возразить словесно, но дар речи пропал напрочь. Пришлось высказывать своё «фи» тактильно. Угу, блондин от изумления чуть не сдох. Даже с кровати свалился! Вскочил быстро, правда, и теперь нависал изумлённо-грозным восклицательным знаком над нами. В смысле, надо мной с кроватью…

Откровенно говоря, я обалдела ничуть не меньше. Не знаю, с какого перепуга так вот сразу, без разговоров врезала. Хотя… наверное, именно с перепуга. Вот не привыкла я просыпаться в чужих постелях! Тем более, когда нифига не помню, а какой-то урод меня ещё и беззастенчиво лапает! Ну, насчёт «урода» я погорячилась. И си-и-и-ильно-о-о погорячилась…

— Да как ты… Что ты творишь?! — не знаю, чего больше было в рычании мужика: изумления или злости.