Благословенное дитя - страница 15

В твоем божественно прекрасном теле, Элизабет, рос ребенок. И он не желал исчезать. Ты бегала вверх-вниз по всем лестницам, которые попадались на твоем пути. Ты бегала по улицам, не садясь в автобусы. Ты бегала в магазин за едой для себя и своего гениального супруга, бегала на репетиции в Театр оперы и балета, где выдыхала и втягивала живот, которого пока еще не было. Вверх-вниз, новые лестницы. По утрам ты отправлялась на пробежку и бегала до тех пор, пока не упала во время репетиции (падение было почти идеальным) и тебя не вырвало на двух подбежавших помочь девушек. Тебя вырвало на белые костюмы, прозрачные трико, гетры и балетные туфли, крепко завязанные крест-накрест вокруг лодыжки. Тебя вырвало, и запах рвоты перебил запах мела — повсюду мел, ты не выносишь его запаха, пол и твои туфли вымазаны мелом. Однако ребенок никуда не делся. Ты бегала без передышки, но твой ребенок крепко вцепился в тебя, и под конец тебя рвало беспрестанно. Ты отменяла репетиции, прогуливала тренировки, и тебя заменили другой балериной. Убери это, Исак! Убери! Я не хочу, понимаешь?! Я не хочу рожать! Во всяком случае, этого ребенка! Не сейчас! Однако Исак, от которого исходил какой-то странный запах, наотрез отказался убивать ребенка. «В тебе растет новая жизнь, Элизабет, жизнь», — сказал он и прикрыл за собой дверь. Твое тело, Элизабет, стало бесформенным, оно раздулось. «Чем от тебя пахнет, Исак? Переперченной едой? Потом? Туалетной водой? Мылом? Спермой? Кофе? Снегом?» — «Скоро ты увидишь своего ребенка, — сказал он, — и, если будет девочка, назовем ее Карин, ведь это прекраснейшее из имен». Твой живот вырос. Руки отекли. Ты вытащила швейную машинку и моток шелковой розовой тесьмы. Ты отмерила и отрезала четыре одинаковых кусочка, а потом пришила их к туфелькам. «Черт меня побери, если я назову тебя Карин», — шептала ты ребенку, швыряя туфельки в стену. Потом ты на какое-то время потеряла зрение. Маленькая балерина! Руки твои толстые и уродливые, в твоих ягодицах геморрой, ноги твои посинели, как у старухи, и теперь ты стала по-настоящему большой. Слишком большой для танцев, слишком большой для бега, слишком большой для сна и разговоров. Ты превратилась в огромного белого кита, Элизабет. Огромный белый кит неподвижно лежит на морском дне и ни слова не говорит.

Лаура, и раньше ездившая этой дорогой, сказала, что обычно поездка до Хаммарсё на машине занимает двое суток. Двое суток с ночевкой в Эребру. Однако Эрика выехала слишком поздно, а в дороге ее застала снежная буря, поэтому она добралась только до Арвики. Она не стала останавливаться, чтобы поесть котлет с пюре и брусничного варенья. Исак был прав. Слишком темно. Скользко. Ей не следовало ехать.

Эрика громко сказала:

— Вот так люди и гибнут, они просто ездят на машинах в такую погоду. — И еще: — Ты был совершенно прав, Исак. Мне не следовало ехать!

Рядом с ней на пассажирском сиденье лежал мобильник. Ей нужно всего лишь набрать номер. Уж кто-кто, а Исак поймет. Он даже примется уговаривать ее вернуться в Осло. У него гора с плеч свалится. Она ехала по шоссе и собиралась остановиться перекусить в Боде.

— Нам придется притворяться, что мы любим друг друга, — сказал Исак.

Тонконогий мальчик колотит в дверь дома Исака. Кажется, он простоял там целую вечность, прежде чем дверь открылась. Увидев отца, лежавшая в траве Лаура прижалась к сестре и простонала:

— ОЙ-ОЙ-ОЙ!

— Заткнись, да заткнись же, — прошептала Эрика.

Потом Эрика не сможет вспомнить, правда ли Исак схватился за волосы, словно чокнутый профессор из комиксов про Дональда, и заорал мальчику: «ДЬЯВОЛ! УБИРАЙСЯ ОТСЮДА, НЕ ТО Я ОТРЕЖУ ТЕБЕ УШИ И СЪЕМ ИХ НА УЖИН, МАЛЕНЬКИЙ ЗАСРАНЕЦ!»

Эрика только помнит, что когда дверь открылась и из-за нее появился Исак, то мальчик настолько удивился, что упал на спину и несколько минут притворялся мертвым.

Она едет на Хаммарсё. Она слышит гул двигателя, шум печки и шорох зимних шин. Порывы ветра, мокрый дождь и снег, тающий в воздухе и каплями оседающий на лобовом стекле и на мокром асфальте шоссе. Дворники — вправо-влево, вправо-влево, раз-два-раз-два-раз-два, как маятники. Их стук напомнил Эрике о часах в гостиной, в доме Исака.