Блатной телеграф. Тюремные архивы

«Три года шпаной был, днем на базаре работал, в ширмачах состоял, а часто с лотков тырил, и химатьв шалман ходил, а то и на улице ночевал. Ментам попадался редко, только три раза засыпался. Приведут в приемник, а оттуда фана винта дашь».

(Из признаний беспризорника)

Тюрьма и связанный с ней преступный мир (на воле) имеют и свой иероглифный воровской «блатной» шрифт, и свой условный воровской жаргон, которые выросли на почве практического применения их в различных тюремных проделках и являются тайной преступного мира.

Блатной язык существует десятки, сотни лет; он вырабатывался и на дореволюционной смрадной каторге, где рудники, как гробницы, заживо хоронили человека; он создавался под музыку цепей, сковывающих полубритых людей, тянущихся по бесчисленным этапам казенной царской России; в тюрьмах и острогах, в тайных притонах «котов» и «марух», «хазах» и «гопах», в темных углах и закоулках больших промышленных городов, где наряду с нищетой и проституцией — пьянство, разврат, кокаин и опиум; где порожденная экономическими условиями среда рождает преступления.

Воровской жаргон мало исследован языковедами, тогда как этому следовало бы отвести большее место в лингвистике.

Наряду с воровским условным языком, как известно, есть целый ряд других условных языков (жаргонов), связь которых с воровским языком несомненна.

Возможно, что многие профессии утратили свой жаргон или частично изменили его, но в данном случае важно уяснить себе общее сближение созданных в прошлом и создающихся в настоящем жаргонов. Каждая отрасль производства вынуждена создавать свой особый запас слов, «технических терминов» — наименований орудий и процессов работы, связанных с ее ролью в производстве и непонятных для членов иной производственной группы (Шор. Язык и общество, 1926). Подобное же явление замечается и у преступников, с тем лишь отличием, что у последних имеется сильная тенденция скрывать свои слова, образовывать свой не только специальный, но и тайный язык.

Слова и обороты одних жаргонов переходят с изменением или без изменения в словари других жаргонов, и, таким образом, между последними существует тесная связь через заимствование условно-языковой практики и готовых слов. Для примера можно сопоставить слова воровского жаргона с жаргонными словами матросов.

Воровские слова с «переводом» и слова морского жаргона с русским эквивалентом:

«Смола» (матросы) — «смола» (матросы).

«Крупа» (солдаты) — «крупа» (солдаты).

«Держаться за свайку» (заниматься онанизмом) — «чертова свайка» (ругательное слово).

«Зеке» (тревога) — «на контрзекс» (на отличие).

«Полундру грести» (идти на воровство) — «полундра» (опасность).

«Позвони» (поговори) — «позвони» (поговори).

«Амба» (смерть) — «амба» (смерть).

«Хряпать» (кушать) — «хряпать» (кушать).

«Ксива» (документ) — «ксива» (документ).

«Кемать» (спать) — «кемарить» (спать).

«Арапа запускать» (врать) — «арапа запускать» (врать).

«Стремить» (смотреть) — «стремишь» (смотришь).

Большой интерес представляет язык торговцев, который, как и «блатная музыка», является тайным жаргоном ради недобросовестных сделок. В дореволюционной России бойкая речь коробейника не всегда была понятна обыкновенному, неторговому люду. У Некрасова в «Коробейниках» видим: «Зачали, почали, поповы дочери», встречаются и слова необыкновенные, такие как «начить», «натыривать» и др. Говорили на тайном языке и мелкие торговцы-лавочники, а особенно это было распространено среди раскольников — торговцев церковными принадлежностями и старинными книгами. «При незнакомых он (т. е. раскольник) самым близким человекам слова напрямки не скажет, а все обиняком, либо по-офенски» (П. И. Мельников-Печорский. На горах. 1909). «Хлябишь в дудоргу хандырит пельмиги шишлять», т. е. «начальство в лавку идет бумаги читать».

Для примера сопоставим слова условного языка мелких торговцев с жаргонными словами воров:

«Ширман» (карман) — «ширман» (карман).

«Граблюхи» (руки) — «грабки» (руки).

«Комель» (шапка) — «комель» (шапка).

«Лопатошник» (бумажник) — «лопатошник» (бумажник).