Ближе к истине - страница 7

Родников, конечно, и след простыл. На тропинке образовалась мусорная свалка. Здесь такое скопление всяких отходов, что оторопь берет — откуда столько мусора?!!

На противоположной стороне некогда цветущая усадьба лесника с садом, виноградником и огородом превратилась в некое убогое захолустье. И глядя туда, я уже не думаю о том, что там живуг сказочно благополучные люди. И это тоже отзывается болью в душе. Под впечатлением я внимательно всматриваюсь и вслушиваюсь в жизнь природы в этих некогда цветущих, а теперь умирающих местах. И вдруг вижу и ощущаю некое настороженное, этакое безнадежное, полузамершее в страхе, приглушенное, вроде как пришибленное затишье. Видно, умирание балки с ее

резвой, некогда полноводной речушкой на дне, повлекло за собой необратимые процессы вымирания природы вокруг. Я вижу теперь, что на склонах балки уже нет тех буйных зарослей разнотравья, исчезают кустарники держидерева, терна, боярышника, нет зелени на склонах Петушка; нет того буйства цветов, которое было еще до войны. Не слышно разноголосья птиц, которых здесь было великое множество и которые распевали на разные голоса, радуясь чистоте склонов и обилию корма. Нет той живительности и аромата воздуха, что так бодрил, его прохладных струй, носившихся здесь по склонам, наполнявшим душу тихим праздничным восторгом, не стало даже и того особого сухого летнего зноя, присущего каменистой местности, перемешанного с дыханием прохлады, поднимающейся с зеленых склонов и со дна балки.

Эти мысли и чувства я испытываю каждый раз, стоя на краю мусорной свалки, когда‑то бывшей тропинки к родникам. Грустно и безысходно на душе от сознания того, что захламление природы, которое влечет за собой «захламление» наших душ и нашего бытия, кажется теперь необратимым. Неужели не найдется той силы, которая образумила бы человека, остановила его в безоглядной разрушительной деятельности?

Прелесть и грусть похода за перевал еще и в том, что за короткое время я побываю в нескольких средах обитания людей — от «цивилизации» (моя сестра живет в девятиэтажном доме в благоустроенной квартире с ванной, телефоном и горячей водой), до захолустья — в старом квартале на Мефодиевке, где в бывшей матросской баталерке живет моя старенькая мама. Где в тесном дворике нагорожено «клетушек» и в каждой живет семья, если не две. Здесь уже нет ни ванн, ни телефона, ни горячей воды… И туалет общий, во дворе, в который ходят все, а чистить никто не хочет.

У мамы я переодеваюсь в спортивный костюм или старенькие брюки брата Анатолия, который с ней живет; обуваю кеды на толстые шерстяные носки, беру старую фуфайку, на которой потом сижу или лежу на перевале, надеваю кепочку с козырьком от солнца и, напившись натощак воды, иду «на бугор», как говорит мама. Иду по улице Кирова.

Чем ближе к окраине города, тем захолустнее дома. Потому что у «чертей на куличках» уважающий себя че

ловек не хочет селиться. Здесь селятся те, кому уже деваться некуда. А совсем уже на окраине, чуть на отшибе, стоит хибара в одно окошко, крытая кое‑как толем, приваленным большими плоскими камнями, чтоб не сорвало норд — остом. Вокруг хибары изгородь из спинок кроватей и прочего хлама, которого тут вдосталь на обширных и бесчисленных свалках. Хибарка настолько мала и убога, впору для одной козы, не верится, что там живет человек. Однако живет! Одинокая и еще не старая женщина. Я видел не раз, как она тащила дрова из лесу.

Здесь люди испытывают летом недостаток питьевой воды. А в былые годы воды было навалом в балках в родниках. Теперь же, чтобы запастись двумя ведрами, надо выстоять длинную очередь. Если есть вода в кране. Но ее часто здесь не бывает, чаще кран сухой. Неделями, а то и все лето. Исчезает к этому времени и вода в родниках, еще полуживых в балке. И тогда ее возят сюда в цистернах.

Словом, житье на окраине — не сахар. И все из‑за воды. (В основном). И само собой приостановилось жилищное строительство. А живущие здесь стараются съехать отсюда при любой мало — мальской возможности. А ведь были времена, когда и город, и речку Цемесс подпитывали родники. Речка освежала воду в бухте. В морской воде, перемешанной с ключевой, охотно водилась кефаль, когда‑то кишевшая в Цемесской бухте. Теперь же рыбу невозможно есть — она пахнет не то нефтью, не то городскими стоками. А саму речку Цемесс не узнать — это затхлый, вонючий сток.