Блуд на крови - страница 24
Анюта искренне радовалась:
– Какие у вас, Ермолай Павлович, способности необыкновенные!
– В нашем деле без этого нельзя! И еще следует деликатным разговором покупателей ублаготворить. Может, сидит вещь на нем как седло на корове, а ты ему с восхищением: «В этом польте вы, ваше благородие, прямо на губернатора похожи!» Он уши и развесит, деньги отсчитывает. Да-с, нужно умение вежливо обойтись.
Анюта сочувствует:
– А что ж вы, Ермолай Павлович, так себя изнуряете, вовсе уставший со службы являетесь?
– Наш Скоробогатов мужик оборотистый, он дешевых поставщиков имеет. И все твердит: «Лучше раз в карман рубль положить, чем сотню ни разу!» Вот по этой причине у нас в магазине цены самые унизительные. Публика к нам так и прет, да я еще должен при растворе постоять.
– Это при каком таком растворе?
– Да возле дверей входа, на прохладном ветру. Как увижу подходящего звания фигуру, так и тащу ее к прилавку чуть не за рукав, зазываю: «Шелк, атлас, канифас – все товары для вас! Задарма купите – в нашу фирму заходите! У нас без обману – радость вашему карману!»
– И заходят?
– На руках заносим, с песнями! А уж как раствор покупатель пересек, тут все равно что карась в сеть попал – трепещет, но не вывернется. Выше ушей товаром завалим. Без покупки редкий от меня ускользнет. За это хозяин и отличает.
Зевнет Ермолай, потянется сладко да скажет:
– Туши, Анюта, лампу, спать хочу!
…Так и побежали недели, месяцы, годы.
Карьера
Минуло пять лет. В судьбе Ермолая наступили значительные перемены. Началось с того, что перед самым Днем Святой Троицы старший продавец Филиппов с нетрезвых глаз полез купаться в Неву, в которой и утонул.
Труп, раздувшийся от бурой воды, выловили через неделю и схоронили на Волковом кладбище.
Уже во время поминок Скоробогатов посадил неподалеку от себя Ермолая, а по окончании застолья сказал ему негромко:
– Есть у меня для тебя сурпризец. Завтра с утра приди в магазин пораньше, потолкуем.
Толковать долго не пришлось. Хозяин на другой день объявил:
– Потому как вижу твое уважение к моей персоне и усердие по службе, назначаю вместо утопшего – старшим продавцом.
Это означало увеличение жалованья почти в три раза и избавление от все-таки унизительного стояния «в растворе».
Тем временем Олимпиада, скучавшая после неожиданно исчезнувшего из-под окон казака Левченко, стала вдруг с какой-то грациозной вежливостью изъясняться с Ермолаем. С ней, впрочем, у нового старшего продавца и прежде были непринужденные отношения. Ермолай вел себя до некоторой степени нахально, пускаясь на рискованные разговоры:
– Что ж вы, Олимпиада Федоровна, столь обманчивую внешность имеете?
Олимпиада удивлялась:
– Вы об чем намекаете, Ермолай Павлович?
– Сказывают в народе, что к вам сыночек купца Артамонова сватов засылал. И вы ему отказали, так он, сердечный, вторую неделю с горя пьет – не просыхает.
– Это тебя не касается, но зачем ты внешность мою упомянул?
– По наружности лица вы ангел небесный, а сердце ваше – каменное…
– Ха-ха! – зарделась польщенная словами Ермолая Олимпиада. – Так ведь я не бесприданница какая, могу и выбрать себе кого по сердцу.
– Но и артамоновский сынок из себя хоть куда. Правда, прыщеват малость, да причина тому известная, супруга быстро вылечит.
– И нос, скажи, как у хрюшки. Тьфу, лучше как наш Филиппов – в Неву, чем с таким страшилой на одной подушке спать.
Ермолай принимал серьезный вид:
– Не прокидайтесь женихами, сударыня! А то ведь как говорится: «Не найдешь паренька, так и выскочишь за пенька!»
Олимпиада возмущалась:
– Это я-то за пенька?
– Нет, я вообще имею в виду! – И, помолчав, с глубоким вздохом добавлял: – Вы из себя-с такой предмет вожделения представляете, что будь у меня миллион, так я его к вашим ножкам бросил бы.
Олимпиада опять краснела:
– Зачем такая неуместная щедрость?
– Изволите ошибаться, Олимпиада Федоровна! Это что ни на есть самая корысть. За свой миллион я попросил бы сокровища много бóльшие…
– Что такое? – хмурила бровки девушка.
– Я попросил бы позволения облобызать пальчики, извините, на ваших ножках. И был бы самым счастливым на всем белом свете!