Перед церковью, красивым красным кирпичным зданием, мы остановились. Я взошел вверх на три ступеньки к двери, открыл ее. Внутри была приятная темень. Наши шаги слабо отдавались от крыши с ее неоготическими гранями. Что я здесь искал? Хотел увидеть, живет ли ОН, которого не существует, все еще в своем доме?
— Здесь приятная прохлада, — сказал я, как бы извиняясь.
— Что ты ожидал увидеть? — веселилась Хелен. — Тезисы на двери? Призыв «Кто поможет нам реорганизоваться в районный культурный центр», написанный священником общины? Ничего не изменится.
Мы вышли, и пока брели по улице, я пытался представить себе мир без веры в высшее существо: никакого религиозного фанатизма, никаких молодых мужчин, горящих желанием взорвать себя и стать мучениками, — но в толпу они все равно скорее всего отправили бы со взрывчаткой на поясе своих сестер. Евангелические проповедники останутся без аудитории — или все станут слушать только веселые места, что давно уже стало распространенным. Политики, вступая в должность, больше не будут произносить слова присяги «да поможет мне Бог» — от них этого уже никто не будет ждать.
Вполне возможно, скепсис проник намного глубже, охватив и повседневные суеверия. Тогда люди откажутся от гороскопа, но перестанут ли они верить предвыборным обещаниям? Иммунитет против экстремизма и завышенных ожиданий от лотереи не лишит ли людей беспочвенных надежд, если они очень больны?
Я подумал о матери Хелен.
— Хелен, не надо было тебе сегодня навестить мать?
— Надо было бы. — кивнула она. — Но все равно, едва я ухожу, как она уже забыла, что я была там.
— Но это, как ты всегда говоришь, твоя мать.
Она только пожала плечами.
Этой ночью мы первый раз оказались в постели с момента начала эпидемии. Так возбужден я не был давно. Но что-то меня смущало.
— Где твой амулет?
— А, та старая вещица. Я ее выбросила, такую тяжесть таскать. Ну, давай.
Она соблазняюще улыбнулась мне, но мое возбуждение внезапно прошло. ОН, которого не существует, сохранил ее для меня. Но это больше не была моя Хелен-с-амулетом.