Богема - страница 6

— Рюрик, это ты?

— Конечно, я.

— Ты не один?

— Нет.

— Почему ты не один?

— Ко мне привязался Сережа.

— Есенин?

— Есенин. И с ним еще один знакомый.

— А если я их не пущу?

За дверью кто-то засмеялся.

— Тогда мы выломаем дверь, — раздался голос Есенина.

— Мма-дам, мма-дам… Среди членов поэтической семьи не может быть такого неблагородства, — гудел Амфилов, — тем более что мы приехали за вами, чтобы повезти вас в один с-с-семейный дом,

— Какой семейный дом? Я никуда не хочу ехать. Мне нужен Рюрик по делу, а больше я никого не приму.

— Красавица, родная, открывай, или я разобью окно, — кричал Есенин.

— Ну хорошо, я открою, только на минуточку.

Дверь распахнулась, и все трое ввалились в коридор, внося с собой ветер, снег и мороз.

— Скорей закрывайте, — сердилась Соня.

— Знакомьтесь, это Амфилов, меценат, с Сережей вы знакомы, — говорю я и целую ей руку.

— Рюрик, зачем ты их привез? — шепчет Соня. — У меня к тебе серьезное дело.

— Нельзя от них отвязаться. В клубе была облава. Мы вместе выкатились оттуда.

— Облава? Боже мой, вот удовольствие… Может быть, все это к лучшему. У меня голова кругом идет. Хочется чего-нибудь небывалого. Рюрик, не знаю, поймешь ли ты меня, но мне хочется выйти на улицу и лечь на мостовую, чтобы по мне проскакала конница.

— Во всяком случае, — смеюсь я, — это желание хорошо тем, что его можно осуществить только один раз.

— Что вы там шепчетесь? — закричал Есенин. — Рюрик, я тебя сегодня прибью, чует мое сердце… Соня, у тебя есть выпивка?

— Зачем, у меня есть с собой, — засуетился Амфилов, вытягивая из кармана огромной дохи бутылку вина.

— Друг, — кинулся к нему Есенин, — дай я тебя расцелую. Русская душа! Широкая натура. Фармацевт! Меценат!

— Послушайте, бросьте вы это фармацевство! — рассердился Амфилов.

— Не буду, не буду, не сердись, ведь я — любя…

Тем временем Соня шмыгнула за ширму и через минуту вышла снова, лихорадочно возбужденная, с расширенными зрачками глаз, казавшихся благодаря этому еще громаднее.

— Вина, дайте вина! Я вам расскажу свой сон!

— К черту сны! — закричал Есенин. — Да здравствует явь, черт возьми! Я реалист. Я противник мистики. Мистика… это… это чертовщина. Разум — новое начало. Кажется, так говорится? Рюрик, ты что смеешься? Ты мне не веришь, да? Не веришь, скажи?

Он подошел вплотную и посмотрел прямо в лицо своими смеющимися лукавыми глазами.

— Люблю тебя, — после долгой паузы произнес он. — Люблю за то, что ты понимаешь очень многое, и то, что я сам не хочу понимать.

Глаза его вдруг потускнели, лицо сделалось задумчивым, но не грустно-задумчивым, а каким-то задумчиво-алым.

— Но ты мне на дороге не становись, — сказал он, резко отстраняясь. Затем подошел к столу, за которым хозяйствовал Амфилов, расставляя стаканы, уже наполненные вином, залпом опустошил один, потом другой, опустился в кресло и сжал руками упавшую на грудь голову.

В это время раздался голос Сони:

— Слушайте, я расскажу вам свой сон!

Став посреди комнаты и обведя всех громадными глазами, она начала прерывающимся, взволнованным голосом:

— Я стою у окна. Широкая улица. Мостовая разворочена: камни, выбоины… Идет процессия. Такой процессии я не видела никогда в жизни. Священники, муллы, раввины, ксендзы, пасторы, служители всех культов, и все они пьяны. Идут дикой шатающейся походкой, в руках хоругви, иконы, чаши с дарами. Одну чашу я запомнила особенно: громадная, золотая, как кусок солнца. Ее несет священник. На нем ярко-красная риза, борода у него рыжая, глаза серые, с красными жилками, такими тонкими, точно сквозь его зрачки кто-то продел алую шелковую нить. Дует ветер, идет дождь, смешанный со снегом, на небе лиловые тучи, а где-то внизу, в подвале — писк крыс, невероятно жалобный, заунывный, точно стая диких голодных кошек копошится в их внутренностях. Я хочу крикнуть и не могу. Раскрываю настежь окно. В мою комнату врываются холодный ветер, дождь, снег…

— Мистика, чертовщина, бабушкины сказки! — произнес, икая, Есенин.

— Странный сон… — говорю я, осторожно улыбаясь.

— Послушайте, мы забыли о главном, — сказал Амфилов. — Мы заехали за Софьей… Софьей…

— Аркадьевной, — подсказываю ему.