Боги войны - страница 22
– Неужто повесят? – тихонько спросил молодой казак Стёпка, так хотевший посмотреть Москву. – Из-за ногайцев поганых? – Он завертел головой в потёмках каменного каземата. – Да неужто, братцы?!
– Как он может нас повесить? – спросил Митя Бритоус. – Мы ж за него жизней своих не жалели? Ногайцев-извергов на переправах извели – тыщи! Не может он нас казнить…
– Одна надежда, что для острастки это, – мрачно заключил Соловей. – Что царь раньше отпустит посла и того мурзу, гадёныша, а потом и нас помилуют… Но я видел его глаза: страшен был царь, – Иван Юрьев понизил голос, – как чёрт, страшен!
– Поживём, стало быть, тогда и увидим, – согласился с ним Митя Бритоус.
Более им нечего было сказать друг другу. Но так, как хотели пленные казаки, не вышло. И случилось всё куда раньше, чем они думали. Вечером этого дня заскрипели засовы их каземата и открылась обитая кованым железом дверь.
Здоровенный охранник переступил порог и громовым голосом сказал:
– Иван Юрьев и Митя Бритоус – выходи!
Два казака поднялись с пола и двинулись навстречу судьбе.
– И третьего давай! – крикнули из коридора. – По трое пусть идут! Так им веселее будет…
Но кому идти третьему? Стражник вытолкал двух казаков, шагнул в каземат и уже там оторвал от стены первого попавшегося – им и оказался молодой казак Стёпка Пчёлкин.
– А куда нас? – спросил казак.
– Туда, – кивнул на открытые двери дюжий стражник. – Пред боярские очи, вот куда!
Трёх казаков в окружении стрельцов, крепко державших факела и секиры, повели по кремлёвским коридорам. За их спиной тяжело и громко захлопнулась дверь, громыхнули засовы, лязгнули в гнёздах ключи.
– А на Волге-то нынче да на Самаре рыбка играет, – шагая, тихо сказал молодой казак Степка. – А, братцы? Дядя Иван? – У него зуб на зуб не попадал. – Невод бы ещё раз закинуть…
Но ни Иван Юрьев, ни Митя Бритоус не ответили товарищу.
Скоро их завели в сырой и холодный подвал. Тут казаки и оторопели: в середине каземата стояла плаха. На стенах горели несколько факелов – в их неровном свете казаки увидели огромный искромсанный пень, залитый кровью, давно превратившейся в чёрные пятна. Огромный страшный топор палача торчал из него. Несколько теней – силуэтов – стояли в отдалении.
– Выходит, не повесят нас, – усмехнулся Иван Юрьев.
– Да не взаправду же это! – хрипло вырвалось у Мити Бритоуса: он обратил лицо к силуэтам людей.
– Взаправду, казачок, взаправду, – сказал, выходя на свет, царский вельможа Борис Годунов. – Царя нет, он сейчас молитву творит, а вот друг твой здесь. – Он говорил ровным тоном, без злобы, точно читал скучную летопись. – Изволил сам всё увидеть.
За ним уже выплывал на свет и Бельский.
– На слово наше не понадеялся, – Борису вторил Богдан. – Говорит: «Спать не буду, коли сам не увижу! И князь мой, Урус, мне того не простит!»
За Годуновым на свет вышел и Хасим-бек, уже одевшийся в новое платье – в дорогой бухарский халат, который казаки привезли в подарок царю. Точно в насмешку надел его! Ногайский посол был доволен тем, что видел, – позорным унижением своих обидчиков. А ещё он не мог и не хотел скрывать ненависти, которая горела в его глазах и кривила губы, и самого откровенного злорадства. Ведь приближалась неминуемая расплата для его лютых врагов! И уже за ним из темноты вышел палач – здоровенный мясник в груботканой рубахе и фартуке. Этот мясник рубил головы и прежде – и князьям, и боярам, и надоевшим царю опричникам.
– А ещё сказал: сам хочу командовать казнью, – договорил Бельский.
– Что ж, Хасим-бек, – молвил Годунов, – коли царь обещал, что всё по-твоему будет, значит, так тому и быть! Уважь казачков – командуй!
С ненавистью взглянули все три казака на ногайца.
– Становись на колени – ты первым становись! – бросил ногаец Ивану Юрьеву.
Палач вырвал топор из колоды.
– Не твоей воле покорствую – царской, – проговорил рыжий казак. – Не стоило нам в Москву торопиться, братцы. Прав был Барбоша: Волга – она лучше! Ну так ничего не попишешь!
И он встал на колени и сам голову положил на бревно.
– Мы ж за Русь старались, – прошептал молодой казак Стёпка Пчёлкин, – пресветлый боярин!