Болгарские сказки (др. сб.) - страница 14
Стали мы думать, где бы заночевать, спросили прохожего, а он говорит:
— Идите в отель!
— Куда? В котел? — не расслышал отец. — В котле ягненка не сваришь, а ты предлагаешь нам обоим там переспать!
Я толкнул отца в бок:
— Не горячись, тятя! Видишь, какие большие у них свечи. Видать, и котлы тут с дом!
Тятя замолчал.
— Идите, я вас провожу, — сказал прохожий, — Вижу я, вы не здешние.
Пошли мы вместе с ним.
Привел он нас к одному дому и говорит:
— Вот тут и заночуете.
Смотрим: никакой это не котел, а самый настоящий дом. Задрал я голову, чтобы разглядеть его получше, а у меня с головы шапка упала — крыша в небо упирается.
Вошли мы внутрь.
Встречает нас в дверях какой-то человек, и мы его спрашиваем:
— Где тут можно заночевать?
— Ступайте за мной!
Стали мы подниматься за ним по лестнице. Поднимались, поднимались — даже ноги заломило. Открыл он какую-то дверь, говорит:
— Вот здесь переночуете.
Вошли мы в комнату, а он запер снаружи дверь на ключ и ушел.
Разулись мы. Тятя сразу же полез на кровать. Сел на нее, а она — как подбросит его!
— Что это за чертова кровать? Подбросила меня!.. — крикнул тятя.
Я сел на другую кровать. Меня тоже подбросило. Испугался я, встал посреди комнаты.
А тятя говорит:
— Не лягу я на эту кровать! Кто ее знает, что она еще затеет, когда мы заснем!
Завернулся он в свою накидку и лег под дверью. За день так умаялся, что сразу заснул. А я хожу по комнате, не знаю, где бы прилечь. На кровати лежит что-то белое, вроде простыни, в которую заворачивают покойников, а под ним что-то толстое, вроде матраца, да соломы нет.
Одним словом, накрыться нечем. Но что делать. Стащил я этот матрац, накрылся им и лег на полу рядом с тятей. С боку, правда, поддувает, но все же теплее. Лежу я, вроде бы устроился, а заснуть все равно не могу. С потолка свешивается какой-то фонарь, похожий на шар. Светит прямо в глаза и не дает спать. Хотел я его задуть, дул, дул, а он, проклятый, не тухнет. Я разозлился, схватил постолу и запустил ее в фонарь. Фонарь разлетелся вдребезги и погас. Только тогда я и заснул спокойно.
Утром нас разбудил тот же самый человек, что накануне запер нас в комнате. Собрались мы уходить, а он:
— Платите!
— Как! За что платить? Мы тут не ели, не пили!
— А за ночлег?
— Вот так так! Где это видано, где это слыхано, чтобы за ночлег платили? У нас каждый спит там, где ему взбредет в голову: дома, в хлеву, в шалаше, а то и прямо в поле… И никто ничего за это не платит.
— А здесь платят!
Вытащили мы деньги и заплатили.
— И за лампу, которую разбили, платите!
— Господи, за какую лампу! Сам оставил тут какой-то чертов фонарь, всю душу он мне вымотал, пока его погасил, а теперь еще и плати!
— Платите, платите!
Заплатили мы и за лампу.
Вышли на улицу и отправились на базар. У нас оставалось еще немного денег, и мы решили купить кое-какие мелочи. Никогда не думали, что можно ухлопать столько денег на то, чтобы переспать.
Обошли мы рынок, и тятя зашел в какую-то лавку. Я — за ним. А в лавке — чего только нет!.. Тятя только головой вертит, а лавочник его обхаживает:
— Чего изволишь купить?
Тятя смотрит и молчит.
— Скажи, что тебе нужно?
— Хочу купить что-то, да вот нет у тебя!
— Что ты говоришь! У меня разве что поповых ушей да воробьиного молока не найдется!
— А я говорю, что нет…
— Ну скажи, что тебе нужно?
— Мне нужна волынка.
— Твоя правда, волынки нет.
— А я про то и говорю. Ну ладно. Заверни мне кусочек того красного рахат-лукума. Отнесу ребятишкам.
Завернул нам лавочник кусочек рахат-лукума, и мы вышли из лавки.
Побродили мы еще немного по рынку, и отец сказал:
— Нет у нас больше денег ни на волынку, ни на поезд, ни на что. Поэтому давай-ка собираться домой. А то, если проведем еще ночь в котле, может, и свои шапки придется здесь оставить.
Пошли мы домой.
По дороге проголодались, а хлеба не осталось у нас ни крошки. Тут тятя вспомнил про рахат-лукум.
— Давай-ка съедим его, — предложил он. — У меня ноги подкашиваются от голода.
Отец вытащил нож и разрезал пополам кусок рахат-лукума.
— И что это, тятя, за рахат-лукум. Какой-то твердый, как халва!
Начали мы его есть, а он пенится, как мыло.