Больно берег крут - страница 18
— За крыло и в накомарник, — договорила Таня.
— К зиме обещали либо комнату в новом доме, либо полбалка, — деловито сообщил Иван. — А не дадут — перезимуем. Навалю завалину повыше, сенки прилажу.
— За водой только очень далеко, — посетовала Таня.
— Зато лес под боком. Скоро пойдут ягоды, потом грибы, шишки кедровые. Куплю ружье… Вы не охотник?
— И не рыбак. — Крамор отчего-то засмущался. — Но если позовете на рыбалку иль на охоту — с превеликим удовольствием. На природе думается и видится по-иному, светлей и легче. Я ведь… художник. Не законченный, но все-таки. У природы такая палитра. Сколько полутонов, оттенков…
Поверх белой скатерти Таня накинула цветную полиэтиленовую клеенку, выставила на стол чашки, печенье, конфеты, вазочки с вареньем и медом. Захлюпал паром, заклокотал электрический чайник.
— Вот и чаек поспел, — негромко пророкотал Иван.
В наш век слияния наций трудно встретить типично русское лицо, в котором с совершенной очевидностью проступали бы исконные черты национального характера: всепрощение, доброта и сила. Таким редким исключением являлся Иван Василенко. Круглолицый, большеротый, курносый, с по-детски наивной, пожалуй, даже виноватой улыбкой, он вроде бы постоянно стеснялся своей огромности и силы, отчего порой казался угловатым и неуклюжим. Передвигался по комнатенке раскорячисто, широко размахивая ручищами. И такая неизбывная, черноземная, первобытная силища угадывалась в его большой тяжеловесной фигуре, что Иваново присутствие само собой вселяло покой в мятущуюся душу Остапа Крамора.
Вот он втянул ноздрями чайный аромат и сразу позабыл, что находится на краю земли, в лачуге. Давно уже не было ему так уютно, покойно и светло. Какая-то очень тонкая, потайная струна ворохнулась в душе и зазвучала болезненно-нежно.
Молодожены тоже молчали, понимающе переглядывались.
Иван вскрыл банки с овощными и рыбными консервами. И острый запах томата подмял чайный аромат. Внутри у Остапа словно запруда распалась, его до ногтей захлестнуло жгучее желание выпить водки, да еще самой низкосортной, так называемого «сучка». Крамор уже не мог совладать с собой. Желание распирало грудь, стискивало глотку, судорогой сводило скулы. Мутилась слегка голова, подрагивали руки. Жалко улыбнувшись, он отодвинул тарелку, привстал.
— Позвольте мне удалиться на минутку. Тут рядом…
— У сибиряков не ходят в гости со своей поллитрой, — сказал Иван, выставляя на стол бутылку спирту.
«Теперь все», — с лихим отчаяньем подумал Остап Крамор, торопливо поднося к губам граненый стаканчик. Выпил одним духом. Подзадержал дыхание. Крякнул так умиротворенно и отрадно, что Иван, не спрашивая, налил по второй. Впалые щеки Остапа покрылись негустым румянцем, глаза засверкали, жесты стали резкими, размашистыми. И голос вдруг обрел необычайную глубинную звонкость.
— Вы вот давеча великолепно сказали про стержень. Но ведь он далеко не у каждого. Иной рад бы быть сильным да целеустремленным, а… не получается. Есть неодолимое, судьбой предначертанное…
— Поповщина! Судьба, рок, неизбежность… ширмочка для хлюпиков.
— Ваня!
— Нет-нет, пожалуйста, я не обижусь. Даже напротив. Такая прямота только и может зацепить, стронуть…
— Вот-вот, — по-прежнему сердито продолжал Иван. — Все ждем, чтоб кто-то зацепил, стронул. Привыкли за чужой спиной. А ты сам, сам себя толкай. Нацелил на вершину — карабкайся. Но только вверх. Только вперед!.. Выше…
— Это куда же выше, позвольте вас прервать. По должности иль…
— Тьфу! При чем тут должность? Чтоб цель высокая — вот. Мы бетонку на промысел гоним. По уши в болоте. Первый выходной за месяц. На свету выезжаем и до темноты. Руки, ноги дрожат, в башке звон. А о чем думают? К чему тянутся ребята? Не зарплата, не премия манит. Турмаганская нефть зовет… А? Вот этими руками. По любой топи. В любую стужу. Это — наш Перекоп. Наш Сталинград. Наша Магнитка…
— Верно, Ваня! Верно! — Таня трепетала от восторга. — У каждого поколения — свой Перекоп, и у каждого человека — свой. И пока не одолел его…
— Это вы точно… Это вы правильно. — Остап Крамор согласно кивал головой, макая бороду в блюдце с вареньем.