Большая Хета сердится - страница 8

Матросы на этот раз его заметили ещё издали и закричали:

— Что, миша, понравилось? А мы тебе ещё угощение припасли.

Умка уже давно почуял этот запах, никакие другие запахи, знакомые и незнакомые, вкусные и невкусные, что приносил ему ветер, не могли заглушить его, ведь он ему и во сне снился!

Заветная кругляшка лежала на том же месте. Умка лишь мельком глянул по сторонам. Двулапые, как и в тот раз, были рады ему, это и Умку сразу расположило к ним. Он довольно заурчал. Появись сейчас для него какая-либо опасность, он бы, пожалуй, и глазом не повёл. А приди сюда тот старый великан-медведь с глубокими шрамами, что когда-то подходил к ним, и вздумай отнять это, принадлежащее теперь только ему, Умке, лакомство, он бы, не задумываясь, вступил с ним в драку.

Осторожно, как и в первый раз, Умка лизнул кругляшку. Вдруг эта сладость окажется не прежней сладостью, а чем-то другим, может, даже невкусным?

Но нет! Вкуснота та же. Он не обманулся.

Умка лизнул как следует. Кругляшка, словно испугавшись, отскочила в сторону.

Умка удивлённо смотрел на неё. Что же будет дальше? Кругляшка не шевелилась. Но стоило Умке дотянуться до неё носом, как она снова отскочила. Это озадачило Умку. Ведь кругляшка не птица, не рыба и не нерпа, почему же она скачет? Та, первая, ведь не скакала!

Умка попробовал подойти к кругляшке с одного бока, с другого… И всякий раз, когда он почти достигал желанного, кругляшка оживала и отскакивала.

А сверху подзадоривали:

— Что, миша, не поддаётся? А ты смелее хватай!

Смелости у Умки было достаточно. Но почему так всё происходит, ему было непонятно. И досадно. Однако он подметил, что от кругляшки тянется тоненькая жилка, и всякий раз, как кругляшке отскочить, жилка натягивается. Он понял: всё дело в этой жилке. Остальное было очень просто.

Он положил на жилку свою тяжёлую лапу, и сразу всё переменилось. Сколько жилка ни дёргалась, ни натягивалась, ничто ей уже не помогало. Кругляшка не двигалась.

— Ух ты, сообразил! Молодец, миша! — восторженно кричали матросы.

Это они дёргали привязанную к банке бечёвку, а сейчас радовались Умкиной победе.

Но как Умка поступит дальше?

Умка старательно облизал кругляшку. Сладость, что была снаружи, кончилась, и — вот беда! — сколько он ни сжимал кругляшку зубами, сколько ни перекидывал её в пасти с одной стороны на другую, кругляшка лишь сминалась и застревала между клыков, а фонтанчики заветной сладости ему в пасть не попадали.

Умка не знал, что на этот раз матросы банку не продырявили, они только для приманки обмазали её сгущённым молоком, и всё.

Умка вконец рассердился. До сих пор всё, что он грыз, поддавалось его зубам, а эта никуда не годная «шкурка» лакомства не желает уступать. Мотнув головой, он выбросил кругляшку на лёд и с такой яростью надавил лапой, что жесть не выдержала, лопнула, и всё содержимое выплеснулось. Ярость Умки сразу прошла, и, хмыкая от удовольствия, он стал слизывать со снега разлившуюся сладость.

— Браво, миша, вот это силушка!

Матросы были в восторге. Звонче всех кричал появившийся откуда-то Детёныш Двулапых, такой же, какого Умка видел давно, когда ещё был медвежонком, и с которым ему так и не удалось тогда покататься с горки на брюхе. От радости Детёныш даже приплясывал.

— Миша, покажи, что ты ещё умеешь. Встань на задние лапы!

Умка не понял, что ему кричат, а на задние лапы встал, потому что всегда это делал, когда был очень доволен.

— Ого, Славка, смотри, слушается тебя! — обрадовались матросы. — Кинь ему сахару.

А Славка уже нашарил в кармане, размахнулся:

— Миша, лови!

К Умке полетел белый снежный кусочек. Но Умка отбил его лапой. Сахар ничем не пахнет, а что он тоже сладкий, Умка не знал. Отбивать лапой ему нравилось, и когда к нему полетели ещё кусочки, он их тоже отбил. Он ждал кругляшку. Но она не падала. Тогда Умке пришло в голову самому забраться к Двулапым за угощением. У птиц ему такое удавалось, он добирался к ним на уступы и вволю лакомился яйцами. Может, и здесь удастся?!

Он прошёлся вдоль «скалы», попробовал вцепиться в неё когтями в одном месте, в другом… Но уцепиться не смог, когти скользили, не оставляя на «скальной» стене даже следов.