И все с криками бросились прочь. А я снова обняла грабли и заплакала. Лоб жутко заболел.
Сквозь крики прорвался собачий лай.
– Шамшут, – тихо произнесла мама. – Ко мне.
Взвизгнув, Шарик бросился к маме. Но тут же отпрянул и для порядка гавкнул на Шульпякова.
– Ко мне, – повторила мама.
Шульпяков выпрямился. Все-таки зверюга успела его исцарапать. Кровь текла по руке, на голом плече виднелись царапины.
– Шульпяк! – ахнули в темноте.
– Что происходит?
Мама с удивлением смотрела на меня. Я сейчас тоже была не красавица. Руки страшенные, про лицо молчу. Я попыталась плотнее запахнуться, под рукой почувствовала незнакомую ткань.
А потом прилетел камень, ударил о лавочку. Ком грязи впечатался в капот машины.
– У вас что, война?
Поднялся крик и вой. Шарик вырвался из маминых рук и нырнул во тьму. Оттуда завопили, поплыл девчачий визг. Шульпяков исчез. Фары выключились. И я наконец-то поднялась по ступенькам.
– Зина! Закрой дверь, – раздался голос бабушки.
Она сидела на террасе, на лавке. В темноте. Я не стала тянуться к выключателю. И так все было понятно.
Взрослые сразу ушли в комнату, а я осталась в кухне. Болели руки, болело лицо, но внутри было странно пусто и легко. Словно я уже умерла и могу свободно летать.
Шарика не стали сажать на цепь. Оставили около крыльца, и теперь он никого не подпускал к террасе. Камни стучали о забор – перебросить их через палисадник ни у кого не получалось. Иногда орала сигнализация. Тогда исчезали другие звуки. И это было хорошо.
Заплакал Шарик, ему, бедному, досталось.
Конец ознакомительного фрагмента.