Большая семья - страница 6
Арсея поразило напряженное выражение осунувшегося, постаревшего лица женщины. Он остановился, подождал ее.
— Варвара Тимофеевна, здравствуй! — сказал он, чувствуя, что ему становится не по себе. — Как живешь, Варвара Тимофеевна?
Она взглянула на него, погрозила пальцем и прошептала:
— Тише… Не разбуди ее — она только уснула… Она долго не спала, моя Манечка…
— Варвара Тимофеевна, что с тобой? — спросил Арсей, невольно отступая.
Варвара подошла ближе, заглянула ему в глаза.
— Ты видел мою Маню?.. Нет, ты не видел ее… Она далеко… Она улетела туда — за тучи, за облака… Ты не достанешь ее…
И, торжествующая, она сложила руки на груди и пошла к реке, высоко поднимая израненные ноги.
— Безумная она, — сказал Недочет. — Дочка ее. Маня, была вместе с твоей сестричкой…
Где-то рядом послышался знакомый голос:
— Арсей!.. Арсей!..
Арсей остановился. К нему подбежала высокая худая девушка, в порыве радости схватила его за руки. Потом, словно опомнившись, смущенно опустила глаза, смяла в руках серенький фартук.
— Ты видишь, Арсей, что они сделали с нами!
— Ничего, Вера, ничего… — Он обнял девушку за плечи. — Покажи-ка, где тут моя старушка.
— Идем, идем, — сказала Вера. — Прасковья Григорьевна там. Она ждет тебя, Арсей…
Долгим показался этот путь, — от куреня к куреню, от землянки к землянке. Наконец у догорающего костра Арсей увидел маленькую сгорбленную старушку. Это была она, мать. Голова ее была покрыта серым вязаным платком, из-под которого выбивались пучки ставших совсем белыми волос. Старый, изорванный пиджак прикрывал ее плечи, впалую грудь. Худые, со вздувшимися жилами руки безвольно лежали на коленях.
Арсей подошел к костру, опустился на землю. Он смотрел в лицо матери. Она почувствовала его взгляд, подняла голову и посмотрела сыну в лицо сухими, воспаленными глазами.
— Сынок, — проговорила она, — родной мой…
Арсей прижал голову матери к своей груди и стал целовать лоб, седые волосы. Она гладила его по голове шершавой ладонью.
— Таню, сестру твою, убили…
— Знаю, мама… Знаю… Не плачь, мама…
Но мать не плакала. Арсей понял: она давно уже выплакала слезы.
Товарищи сели в сторонке у гаснущего костра. Недочет подбросил в огонь сухих веток, раздул тлеющие угли. У него был такой вид, будто все, что происходило здесь, его совершенно не интересовало, и только глаза слезились, должно быть от едкого дыма.
Мать и сын, не отрываясь, смотрели друг на друга. Они не замечали времени, не видели ничего вокруг себя.
Солнце село. Подул свежий ветер. Вместе с ветром в табор ворвался звонкий строй девичьих голосов. Арсей вздрогнул, прислушался. Высоко взлетев, песня вдруг оборвалась, точно лопнула туго натянутая струна.
С минуту над табором стояла тишина. Внизу у разбитого мельничного колеса монотонно плескалась вода. Где-то жалобно и тихо стонал ребенок. Тонкими столбиками тянулся к небу синий дым костров. Но вот опять, уже более отчетливо и где-то совсем близко, снова взметнулись в сизую высь ладные девичьи голоса, и песня — русская душевная песня! — плавно полилась над притихшим табором.
3
От реки шли три девушки. Они пели ладно, звонко, задорно. Из землянок и куреней выбегали ребятишки, женщины, выходили старики. Табор оживал.
— Ах, братец мой, за сердце трогает! — воскликнул Недочет и встал. — Чьи такие? — спросил он Дениса.
— Наши, — ответил Денис: — Надька Бережнова, вон та, беленькая, что справа, в середине Зина Медведева, Марьи Акимовны дочка, а с другого краю Маруся Крюкова.
— Твои комсомолки?
— Комсомолки, — подтвердил Денис: — и мои и твои, Иван Иваныч.
К девушкам присоединилась группа женщин, и вот все они изломанной цветной шеренгой, обходя землянки и курени, медленно пошли по табору. Впереди бежала Евдокия, проворная сноха Быланиных, и, размахивая белым головным платком, кричала:
— Ба-бы!.. Вылезай из нор, ба-бы!..
Табор закипел. Толпа росла, как снежный ком. К землянке Быланиных народ подходил густой беспорядочной гурьбой. Как речная волна в ненастную погоду, песня металась от одного края к другому, поднималась в вышину и неудержимо неслась по притихшей в редкой дымке вечера балке.