Большая Тюменская энциклопедия (О Тюмени и о ее тюменщиках) - страница 29

2.

Ну, а каким образом обосновать включение сообщения о сем не в какую-нибудь, а именно в Тюменскую энциклопедию — пусть читатель подумает сам. Не всё же ему байками развлекаться! Пусть хоть раз хоть пальцем о палец ударит!

Предлагаемые варианты такого обоснования:

а: он, как нам известно из истории, и в тюменских краях в свое время просто не мог не побывать и установить и здесь свое татаро-монгольское иго; следовательно —

б: Л.Н.Гумилёв является в городе Тюмени нынче — да впрочем, являлся даже и в 1970-е и 1980-е — чрезвычайно глубокопочитаемым историком, поэтому —

27 октября года уже 1996-го, воскресенье, полдень.

3.

Дополняю.

Почти был прав: сам Батый в Тюмени хотя и не был, но был его брат по имени Шайбан.

Он, собственно, Тюмень и основал, и потом здесь почти 400 лет правили его потомки. Ибо Тюмень была одним из крупнейших центров, Синей Ордой, одной из частей Джучиева улуса, который был составной частью Монгольской империи — подробности см. Шайбан.

19 апреля 1997, 1:45 ночи.

Советский мыслитель антикоммунистического плана. Поскольку в СССР такой план мысли в чистом виде не очень приветствовался, издавал свои труды, оформляя их как литературоведческие: «Проблемы поэтики Достоевского» и «Рабле».

В семидесятые и начале восьмидесятых был одним из главных интеллегентских кумиров: не было такого текста на любую тему, в котором не упоминался бы Бахтин и не было бы слов «карнавализация» или «полифония» (главные положения соответственно, книг о Рабле и о Достоевском).

Еще бы — сидел!

Потом в Саранском университете прозябал на полставки!

С конца 1980-х был вытеснен в этой функции — свадебного генерала — Бердяевым, а еще позже — нынче — французскими мыслителями Деррида, Фуко, Бодрияр и проч.

Впрочем, ничего отрицательного о Бахтине я, в принципе, не подразумеваю: не читал.

12 декабря 1995, около полудня.

Ах, как хочется быть богатым!

Как это, братцы, приятно,

Ах как хочется, ну, например, ламбаду

уметь танцевать развратно,

всех присутствующих шампанским

угощать направо и налево, —

но положено быть мне штатским.

Страдать при том сильно с похмелья.

Ах как хочется, чтоб старались

быть красотки ещё красивей,

и спецально чтоб именно мне притом нравиться, —

в платье этакие, знаете, такие наряжались,

подолы у коих раз вдруг — задираются,

но положено быть мне нудным.

Положено быть угрюмым.

Думать свою ебаную думу,

свою ебаную думу думать, —

потому что блядь являюсь я поэтом!

А поэту так положено, так хочут люди.

А иначе не поймет народ меня, ребята!

И поэзию мою ох не полюбит.

Лето 1990 Надым.

Вообще, в значительной мере автор пытался спародировать ходячие романтические представления о поэтическом образе жизни. Но и правда жизни в этом стихотворении также наличествует, ибо, в общем, примерно так оно действительно и есть.

2.

Также следует написать о том, что а вот для сочинения прозы, чем я занят последние шесть лет, а тем более такой, которой занят я, бедность как раз есть чрезвычайная помеха и тормоз; и вот я мрачно думаю сегодня с утра: может, ну ее в пизду и на хуй?

Может, признать, наконец, существующие реалии бытия, а именно те, что писать прозаические сочинения, а тем более столь больших размеров я никак не в состоянии из-за отсутствия стабильности жизни, минимального достатка и проч.; и вот при очевидной неспособности для меня этим всем обзавестись в обозримые сроки, может, взять да и выкинуть на фиг все эти сорок пачек понаисписанных мной бумаг и понасобранных картиночек, да и снова заняться жизнью и деятельностью личности, являющейся поэтом романтического направления? И сочинять в большом количестве стихи и их с выражением рассказывать всем встречным, выпив водки; и посещать всевозможные места публичных скоплений людей; и эпатировать и очаровывать всех, кто только под руку не подвернется; и ухаживать за барышнями; и вообще являть собой птичку божью, которая не знает ни заботы, ни труда. хлопотливо не свивает долгопрочного гнезда, а не сеет и не пашет, а только свистает соловьем?

Что очень вполне мне свойственно и привычно, — раз, и чему та нищета, в которой я непрерывно пребываю, не только не помеха, а лишь одно подспорье — два?