Большая Тюменская энциклопедия (О Тюмени и о ее тюменщиках) - страница 41

Не расходится один вышеописанный Мирослав. Он поступает так: в то время, как шумная процедура расхода осуществляется, он шмыгает мышью под одну из задних парт, он дожидается, сидя под ней, пока погаснет вышеупомянутый свет, пока утихнет скрип паркета под ногами расходящихся. Затем он вылазит из под парты, в свете фонарей, светящих с улицы Семакова, на которую выходят окна филологического крыла университета, запирает двери при помощи вышеописанного метода просовывания ножки стула меж дверок, затем он сдвигает пять стульев вместе и придвигает их к батарее центрального отопления, после чего пролазит в эту как бы траншею, образованную с одной стороны батареей, а с другой спинками стульев, он ложится на сиденья этих стульев, накрывается полушубком и приступает к процессу засыпания. Под головой у него портфель, на нём ботинки, чтобы голове было выше, на ботинках — заячий треух: чтобы было мягче. Не пускаемый в общежития из-за своей неспособности быть приятным вахтерам, он так тут и живет: ноябрь и декабрь 1981-го и январь и февраль и март 1982-го года, не покидая здания университета порою так и неделями. Порой по пожарной лестнице через крышу и чердак к нему ночами приходят гости, и даже с чемоданами портвейна.

Не примите последнее за преувеличение для красного словца: абсолютно истинным является сообщенное, за исключением того, что не с чемоданами, а с саквояжами, и не портвейна, а венгерского вермута «Кечкемет»: в те времена его в Тюмени было хоть залейся, и цена его была смехотворной: 4 рубля за литровую бутылку.

— Елеазарий Милетинский, да, — бормочет он, перед тем, как заснуть.

— Елеазарий Милетинский, ох-охо-хо, — бормочет он, автор этих строк, ровно десять лет спустя после описываемых событий, в 1991-м году, и тоже в декабре, но уже в Москве, в самом глухом из её углов. Смысл его вздохов таков: десять лет прошло — а так Елеазария Милетинского он и не прочел.

Не нарочно.

Хотел.

Несколько раз заказывал даже эту «Поэтику мифа» в библиотеке, да только всё она была у кого-то на руках: не одному, видать, описанному Мирославу С.Н.Бурова настойчиво её рекомендовала.

Не сильно, впрочем, этим он был опечален — других научных книг безумнейшей увлекательности в университетской библиотеке и без Елеазария Милетинского было хоть ешь противоестественным образом, было что почитать:

Академический рай

цвел средь снегов, эх, тогда.

Так вот писал автор этих строк в декабре 1991-го года, задумав перейти таки, наконец, со стихов на прозу, но не зная, с чего начать. Тут наткнувшись в «Независимой газете» на интервью с указанным Милетинским — с него решив и —.

На этом пока всё, 12 марта 1996, понедельник, вечер.

4.

Опять охо-хо!

Опять, опять.

28 августа уже, около полудня.

Полгода прошло, а я всё толкусь на обозначенном пятачке, спотыкаясь на ухабах пространственно-временного континуума, и являясь швыряемым его скачками взад-вперед, как не сказать и кто.

Так вот: возвращаюсь к Буровой С.Н., ибо собственно, она и есть обозначенный заглавием объект сообщения, коее я добровольно вызвался сообщить интересующимся.

Так вот: тут оно и грянуло.

Тут и — 1987-й, и 1988-й, и 1989-й — я имею в виду журнальный бум, гремевший и имевший место в наличии. «Котлован»! «Чевенгур»! «Доктор Живаго»! Бродский! Набоков! Ерофеев! Саша Соколов! Солженицын! Довлатов! Лимонов! Мамлеев! Сорокин! И прочие, и прочие, и прочие.

Тут-то я и призадумался.

Призадумался я вот о чём: что же они, вольнодумцы хреновы, — Бурова, Рогачев, прочие всякие, — всё нас Айтматовым пичкали, да Распутиным, да Бондаревым, да Рубцовым, да каким-нибудь Тряпичным, да всем прочим в этом роде, так что я, например, был совершенно серьезно уверен, что я один и есть в СССР, кто —, а не воспеватель унылым гундосом босоногое детство.

Дескать, были Пастернак, Мандельштам, Зощенко, Ильф-Петров, Багрицкий, Сельвинский, и прочие, и прочие, а потом — никого, а вот теперь зато — я. И еще — всякий рок: Гребень, Майк, Цой, Шумов, Мамонов etc, которые и есть единственные, которые живые. В середине 1980-х это даже заставило автора этих строк становиться помощником расцвета рок-музыки.