Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки - страница 27

Сергей Генрихович замолчал, виновато посмотрел на Алексея, как бы прося прощения за то, что взялся поучать взрослого, прошедшего войну человека, да ещё к тому же служившего в контрразведке. Потом продолжил:

– Но не расстраивайтесь. Сегодняшний день, ваш первый день работы на живца, можно считать удачным.

– Серьёзно?

– Да, да. Дело в том, что хозяин лавки, некто Вербицкий Тимофей Владиславович, по прозвищу Тимка-Хорёк, – известный вор, аферист и скупщик краденого. Специализируется на антиквариате. Вышел на свободу после февральских событий семнадцатого. И, что очень важно, несколько лет назад проходил по делу и был осуждён вместе с отцом Кошелькова.

– Что, и папаша тоже?

– Тоже, из блатных. Вот потому-то Янька ему и доверяет. А в деле купли-продажи произведений живописи нужен помощник, хорошо в этом разбирающийся. Так что мы на верном пути. Только предостерегаю, не суйтесь больше в лавку. Вербицкий не дурак и очень осторожен. Если надо, он вас сам найдёт.

Балезин молча согласился. И вдруг вспомнил:

– Ну а этот, что у меня стрельнул закурить?

Отман пожал плечами:

– Чёрт его знает. Первый раз вижу. Похоже, из жиганов.

– Карманник?

– Как раз нет. Жиганы – это новое явление в преступном мире. Это те, кто не умеет воровать и промышляет мелкими грабежами. До семнадцатого года их почти не было.

Перед тем как проститься, Алексей хотел спросить об Ольге, но не решился.

Спустя несколько часов, когда на Москву опустилась ночь, в одном из частных домов на окраине тоже происходил разговор.

– Так, говоришь, живопись, западноевропейская? – прищурился Кошельков, в упор глядя на собеседника. – И валютой готов платить?

Вербицкий утвердительно кивнул.

– Как его?

– Серж Дюваль, француз, коммерсант.

– От Седого узнал?

– От него.

Седой, пожилого возраста представительный мужчина лет шестидесяти, получил такое прозвище за красивую седую шевелюру. Ещё в царские времена он слыл наводчиком, служа в богатых домах, гостиницах, домах свиданий. Ныне обосновался в «Метрополе» в качестве портье. Седой давно был связан с бандой Кошелькова и информировал её обо всех поселившихся в «Метрополе» и представлявших для бандитов интерес.

– А вдруг мусор? – сверкнул глазами Кошельков.

– Ну, Янь, сам понимаешь: стопроцентную гарантию давал только ювелир Меерсон, рассматривая камушки. Впрочем, суди сам: откуда в нынешней уголовке возьмутся филёры, калякающие на французском? Там сейчас рабочие мужички да матросня. Это тебе не Путилин и не Кошко.

– А если он из Чеки? – усмехнулся Кошельков, с презрением выговорив последнее слово.

– Да там такие же, только ими баламуты-большевики руководят. Устраивать шмоны, облавы, расстрелы всякие они научились. А вот закидывать своих к нам – кишка тонка.

Хоть Янька Кошельков и слыл бандитом, но в его натуре иногда появлялось что-то поэтическое. И дело не только в том, что он любил поэзию. Он мог неожиданно для всех замолчать, задуматься, отключиться от всего вокруг. Так было той морозной Рождественской ночью шестого января, когда он, глядя в чёрное звёздное небо, решал: выстрелить или нет. Так было и сейчас, когда после упоминания Вербицким о Путилине и Кошко на него нагрянули воспоминания. С Путилиным ему встретиться не довелось, тот питерский, да и работал два десятка лет назад. А вот с главой московской уголовки Аркадием Кошко столкнуться пришлось, и не раз. Как и с его лучшим сыскарём Отманом. И всё время ему, Кошелькову, карта ложилась не в масть. Много, много кровушки попортил ему Аркаша Кошко…

– Ты прав, Кошко серьёзный хват, – вздохнул Янька, прервав воспоминания. – Где он сейчас, не знаешь?

Вербицкий пожал плечами, не ручаясь за точность своих слов:

– Ходят слухи, в Крыму он, у беляков.

– Чем занят?

– Чем он может быть занят: как и в Москве, ловит таких, как мы. Кошельков опять задумался. Его обложили со всех сторон, кольцо сжимается. Несколько раз он уходил лишь чудом. Конечно, этим мужичкам и матросикам до Кошко далековато, но работают они всё лучше и лучше. Пора, пора двигать за кордон! Сейчас бы в Крым, а оттуда махнуть на пароходе в Европу, во Францию.