Большое испытание Серёжи Мерсенёва - страница 10

стр.

Серёжа-то знал, какой Костя серьёзный — как раздурится, так и не уймешь. Они ходили в баню, когда там не было отдыхающих и не один таз воды вылили, брызгая друг на друга. А как-то Серёжа здорово подшутил над Костей: когда тот намылил голову, Серёжа потихоньку утащил таз с водой. Захотелось Косте ополоснуться, поискал он вокруг себя, а воды-то и нет, а мыло так и щиплет глаза. Искал, искал, потом кое-как добрался до крана и промыл глаза.

Вот уж был бой так бой! Если бы не постучала из прачечной тётя Даша, они бы, наверно, всю роду из баков выпустили...

Серёжа тихонько рассмеялся: эх, хорошо они тогда подурили! Вода была горячая-прегорячая. Пузыристая белая пена клубилась кругом, щипала глаза, так и хотелось потереть хорошенько... Но почему пена щиплет не глаза, а руку?

Серёжа прислушался, Да, в самом деле, рука у него чесалась так, как будто была опалена крапивой. Он захотел вытащить, посмотреть, что с ней сделалось, но его сразу охватило холодом. Ну вот, опять тепло растревожил! Нет, не стоит двигаться — холодно, рубашка так и обжигает. Надо не шевелиться, тогда все опять будет по-старому.

Серёжа долго ждал, когда снова потеплеет. Холод угасал медленно, но всё-таки угасал, откуда-то опять пахнуло теплом. Теперь воздух казался горячим, сухим, накалённым — таким, каким был в классе. Серёжина парта стояла недалеко от печки, и, садясь за неё после утренней поездки по озеру — от дома отдыха до школы было километра три, — Серёжа всегда чувствовал струившееся от неё тепло.

Под потолком горели четыре лампочки, потому что на улице было темно. И только уже на втором уроке в широких окнах класса появлялись тусклые жёлтые лучи солнца и начинали подтаивать морозные узоры на стёклах.

Наклонив голову пониже к парте, Серёжа мог видеть в проталинку всё, что делалось на улице. И вот он увидел, что серединой улицы, проваливаясь в сугробы, шёл дядя Гриша и на вытянутых руках нёс что-то длинное, белое. Серёжа никак не мог различить, что это такое, но он и так почему-то догадывался — несёт дядя Гриша накрытый полотенцем именинный пирог, который подавала на праздничном блюде тётя Аня.

Во всей этой картине было что-то необыкновенное. Но Серёжа не мог понять, в чём дело, почему картина ему кажется необыкновенной. Он долго ломал голову, пока не догадался: а руки-то у дяди Гриши две! Ведь он однорукий, откуда же у него взялась другая рука? А дядя Гриша точно знал, о чём думает Серёжа: он вынул из-под полотенца одну руку, показал Серёже, потом вынул вторую и тоже показал. Почему не упал пирог? Ведь его никто теперь не держал?

Серёжу взяла оторопь, стало не по себе. Он отвернулся от окна и стал смотреть на учителя Якова Ефимовича. Но за учительским столом, сказалось, сидел не Яков Ефимович, а директор дома отдыха Константин Васильевич. Директор строго смотрел на Серёжу: «Мальчик, нельзя смотреть в окно!»

Голос был скрипучий, пронзительный, а Серёже хотелось, очень хотелось посмотреть в окно, узнать, что случилось с пирогом, плавал ли он по-прежнему в воздухе или всё-таки упал на землю? Мальчик попробовал повернуть голову, открыть глаза, но что-то ему мешало.

Серёжка старался разлепить смёрзшиеся ресницы, но ничего не получалось. А открыть глаза надо было непременно, потому что на Серёжу надвигалось что-то новое и тоже необыкновенное. Он ещё не знал, будет ли это новое хорошим или плохим, но посмотреть надо было обязательно. В ушах назойливо звучал голос не то Якова Ефимовича, не то Константина Васильевича: «Мальчик, не смотри в окно. Мальчик, ты меня слышишь? Мальчик, мальчик!»

— Мальчик! Мальчик! — услышал Серёжа чей-то хрипловатый, простуженный голос.

Он сильно шевельнул ресницами, и они чуть-чуть раздвинулись. Серёжа увидел что-то блестящее, огненное, но никак не мог разобрать, что это такое. Оно было таким расплывчатым, пламенело такими синими, красными и зелёными искрами, что ослепило Серёжу и он снова закрыл глаза.

— Он? — послышался другой и тоже хрипловатый голос.

— Кому больше быть? — отозвался первый. — Конечно, он.

— Живой? — спросил второй.

— Не знаю, — ответил первый. — Ракетница у тебя?