Большой дом. Пожар - страница 13

— Да уж я-то понимаю. Я всегда говорила… Ты работы не боишься, рук не покладаешь. Сама и тесто замесишь, и кускус приготовишь, и белье постираешь; в поте лица добываешь хлеб для своих детей.

Помолчав немного, Зина продолжала:

— Но все мы… как бы ни трудились… хоть умри…

Айни поднялась. Она перенесла овчину к порогу и уселась рядом с соседкой, почти прижавшись к ней.

— Хоть умри… ничего не сделаем. В этой игре мы недостаточно сильны, — заключила соседка.

— Как ты сказала? — спросила Айни.

— Монета подвешена слишком высоко для нас, бедняков. Хоть костьми ляг, все равно не достанешь. А если не работать… Тогда тебе говорят: есть будешь завтра, вечно завтра. И это завтра никогда не приходит.

— Верно, — сказала Айни.

Она делала явные усилия все это осмыслить. Но ей никак не удавалось сосредоточиться.

— Да, в этом надо бы разобраться! — воскликнула она.

— Так говорил мой покойный муж, — объяснила соседка. — Он старался и другим растолковать. Вот и угодил в тюрьму. Да не раз.

— За то, что он так говорил?

— За это самое.

— Не сажают же человека в тюрьму за то, что он правильно говорит!

— А для чего же, скажи, сегодня утром заявились к нам в дом эти вестники несчастья? Не для того ли, чтобы увести Хамида Сараджа?

— Что за кара небесная! Будь они все прокляты, и проклят будь тот, кто их послал! — выругалась Айни.

— Что, Хамид — разбойник с большой дороги, что ли?

Айни не знала, что сказать.

— Теперь нет бесчестья в том, чтобы идти в тюрьму, — объяснила Зина. — Если этого человека посадят, им будут гордиться те, кто пойдет по его пути.

— Зина, сестричка!

— Это правда, клянусь богом.

— Тот, кургузый, толстый — он самый страшный.

— Это комиссар. Ты заметила? Глазищи-то! Зверь и то бы таких постыдился.

На лице Айни было выражение испуга и недоверия, словно у маленькой девочки.

— Да, чего только не терпят наши мужчины, — тихонько сказала она.

— Мой муж был, как Хамид. Хамид, должно быть, говорил такие, знаешь, вещи… — заявила соседка. — Много чего, должно быть, говорил!

Теперь пришла очередь Зины гордиться. Но она вдруг впала в раздумье. Айни хотелось воспользоваться этим, чтобы вернуться к прежней теме разговора. Она не забывала, что и ей есть чем гордиться.

Но обе женщины задумались о судьбе Хамида. Что с ним станется? Ведь его разыскивает полиция.

Первое время никто не замечал присутствия этого еще молодого человека, недавно поселившегося в доме. Он пришел как-то незаметно. Его не было ни слышно, ни видно, что рассматривалось как признак хорошего воспитания. Такие люди не часто встречаются. Но раз он молчал, никто им не интересовался. Когда же стало известно, что он приехал из Турции, на него обратились все взоры, и люди удивлялись, как это они раньше его не замечали.

Хамиду Сараджу вполне можно было дать его тридцать лет. Несмотря на простоту обращения, которая придавала ему наивный и добродушный вид, даже не очень тонкий наблюдатель угадал бы в нем человека, много видевшего и, как говорится, много пережившего. Он держался спокойно и твердо, но без малейшей навязчивости. Голос у него был низкий, приятный, чуть-чуть певучий. При небольшом росте — крепкое телосложение.

От него, казалось, следовало ожидать быстрых движений, бойкой речи, а между тем походка у него была неторопливая, жесты — медлительные, но энергичные, голос — тихий. Жизнь его многим казалась весьма таинственной. Пятилетним ребенком он был увезен в Турцию — в период «великого переселения», то есть в войну 1914 года, когда военная служба стала обязательной и очень многие бежали из Алжира. В пятнадцатилетнем возрасте, живя с родными в Турции, он вдруг исчез, и один бог знает, куда девался. Несколько лет ни родители, ни единственная его сестра, оставшаяся в Алжире, не имели о нем никаких сведений. И семья вернулась из Турции, так ничего и не узнав о его участи.

И вот в один прекрасный день он снова появился в Алжире. Полиция уже следила за каждым его шагом.

Самое удивительное в нем было выражение светлозеленых глаз. Казалось, и людей и вещи он видел насквозь. Хамид говорил ясно и отчетливо, словно читая где-то вдали своими зоркими глазами те слова, которые он произносил. Его крупное лицо уже было прочерчено морщинами. Он начинал лысеть, и лоб от этого казался необычайно большим.