Большой дом. Пожар - страница 31

Айни не раз меняла работу.

Она чесала и пряла шерсть. Затем стала делать маленькие шапочки из сурового полотна, а после этого — шляпы из валяной шерсти. Теперь она шила на машине. Спору нет, она перепробовала много ремесел. Однако ни разу не могла заработать столько, чтобы не голодать. А ведь вся семья, отныне и бабушка, зависели от тех грошей, которые она получала.

Айни стала угловатой; казалось, тело ее состоит из одних костей. Уже давно она утратила всякую женственность. Она была худа, голос огрубел, взгляд стал суровым.

По субботам, после обеда, Омар отправлялся вместе с ней к испанцу Гонсалесу. Он весь был налит жиром, этот Гонсалес! От щек, толстых, как ляжки, лицо его казалось опухшим.

В этот день он выплачивал деньги работавшим у него женщинам. Пока он производил расчеты, Айни просила Омара:

— Считай хорошенько! Смотри, чтобы все было верно.

Омар приходил специально для того, чтобы проверять сумму, которую им вручал испанец. Мать не умела считать. Однако он сопровождал ее не только для этого. Он должен был запомнить, сколько дюжин заготовок было за ними записано и сколько выдано денег. Что касается Айни, она путала все цифры, ей никак не удавалось разобраться в них.

Дома опять начинались длительные вычисления.

— А те заготовки, что мы сдали на днях? Он их посчитал?

Омар принимался все пересчитывать заново.

— Да, все верно.

— А те, что я отнесла ему отдельно четыре дня назад?

— Но их же приписали к счету, сама знаешь.

— Я только хотела спросить, вполне ли ты в этом уверен?

— Да, уверен.

— И так-то не сведешь концы с концами. А если начнешь забывать, то пропадешь совсем.

Так продолжалось целыми часами.

Иногда в тот же день вечером, перед тем как лечь спать, или назавтра, когда все уже было подсчитано и окончательно проверено, Айни снова вдруг спрашивала Омара:

— А ты не забыл случайно те четыре дюжины, что мне принесли на дом от Гонсалеса? Не я за ними ходила. Может быть, испанец забыл их записать?

Омар успокаивал ее, отвечая, что и они были присчитаны к остальным. Он и сам под конец не знал, так ли это, но предпочитал ответить утвердительно, чтобы ее успокоить. Она хоть кого могла сбить с толку своими расчетами.

Принесенные деньги мать высыпала на колени. В тот день было на что купить хлеба.

— Вот это на муку, — говорила она. — Видите, сколько надо на нее денег?

Марьям смотрела, не отрывая глаз, на лежавшие вперемешку монеты и бумажки.

— Сколько? — спрашивала она.

Айни отвечала:

— Вот все это.

И отделяла кучку денег.

Девочка подзывала Омара.

— Посмотри, — говорила она, — сколько надо денег, чтобы купить одной только муки.

— Понятно, дура ты этакая, — отвечал брат.

— Быть этого не может!

— Очень даже может.

— Но останется мало, почти ничего.

В другой кучке было всего-навсего несколько монет.

— Вот сколько надо денег на хлеб, — замечала мать. — О другом не стоит и думать. Зря только себе сердце бередить.

— Так почему же ты не работаешь больше, чтобы получить бо́льшую кучку денег? — спрашивала Марьям.

— Ты же видишь, дочка, я и так выбилась из сил.

Действительно, Айни работала, как заведенная, не покладая рук. Вечером дети ложились и засыпали, она же продолжала шить. Просыпаясь на следующее утро, они видели, что она опять сидит за машиной.

— Можно было бы купить мяса, мать. Вот было бы замечательно, а? И сделать кускус с вареной говядиной и с соусом. Что ты на это скажешь?

— Да замолчи ты, сумасшедшая, — говорила мать.

Айни неподвижно смотрела на деньги — плод ее изнурительного труда.

Омар тоже перебирал в уме все вкусные вещи, которые они могли бы приготовить. Например, тортилью — из муки, луку, мелко нарезанной зелени петрушки и рыбы. Или жареные сардины. Или же попросту жареный лук.

Крошка Марьям рассказывала сама себе о том, что они могли бы съесть и чего они никогда не получат. Она не слышала окриков матери: «Замолчи, замолчи же!» — и даже воображала, что та ее слушает.

Выйдя внезапно из задумчивости, Айни закричала:

— Что ты такое сказала? Мало я надрываюсь на работе, что ли? Мало, по-твоему? Где я возьму столько денег, чтобы купить все то, о чем ты бредишь? Скажи, если знаешь, и я схожу туда.