Большой свет - страница 11

Главное дело: не кажись искательным, не торопись знакомиться со всеми; не кланяйся никому низко; танцуй себе да молчи. Знакомства и приглашения придут сами по себе постепенно, тем более, что какая-нибудь дама возьмет тебя под свое покровительство, а прочие пожелают отнять тебя у нее. Но помни одно: цель твоя не может быть та, чтоб о тебе говорили: c'est un jeune homme distingue[16]. Оставь это людям богатым и людям с истинным гением. Вся цель твоя заключается в том, чтобы молодые дамы говорили о тебе: il est vraiment gentil[17], а чтоб мужья отвечали им, беспечно зевая: oui… c'est un joli danseur pour un bal[18]. Когда же ты укоренишься на своем месте, всё вообще прозовут тебя lе petit[19] Леонин, и ты, мой бедный petit Леонин, будешь petit Леонин до восьмидесяти лет. Вот тебе вся карьера твоя. Засим даю тебе мое родительское благословение!

Делай как знаешь. Пора мне ехать домой пообедать. У меня вино чудесное, а ростбиф такой, что в Лондоне бы на диво. Поедем, Щетинин, обедать.

— Нет, брат, я отозван.

— Как досадно, душа моя! Я не могу обедать один. Это единственная минута, в которую я имею надобность в людях.

Он взял шляпу и ушел.

— Эгоист! — сказал Леонин.

— Чудак! — сказал Щетинин. — А говорит правду. Впрочем, я от своего слова не отступаюсь… На будущей неделе у тетки моей большой бал. Если хочешь, я могу достать тебе приглашение.

— Ты меня много обяжешь, — сказал Леонин, пожав ему руку, а потом прибавил мысленно: «Я ее увижу… а там… что будет, то будет…»

Представьте себе теперь комнатку Наденьки, комнатку маленькую, о двух окошках с белыми занавесками.

В углу несколько кукол подле толстых лексиконов; у стенки столик с тетрадями и маленьким альбомом. Рядом ширмы и зеркало, а за ширмами кровать.

Неправда ли, в этой комнатке веет какой-то душевной прохладой? В ней, кажется, воздух чище, свет светлее. Все носит в ней отпечаток таких свежих, непорочных впечатлений…

На креслах сидела Наденька и задумчиво перебирала иссохшие цветы, высушенные ею в «Русской грамматике» Греча[20].

У дверей стояла старушка Савишна, с повязанным на голове платком, и молча глядела на задумчивое личико своей барышни.

Девочка к ней обернулась.

— Что, нянюшка?

— Ничего, сударыня… так… поглядеть пришла на вас. Мадам-то, видно, в гости уехала. Да какое им другое дело, нанятым, прости их господи, как только что по гостям рыскать; а о том не подумает, что вас одних оставляет. Хороши они все!.. Пришла понаведать вас, сударыня, не нужно ли чего…

— Мне скучно!.. — сказала девочка и грустно взглянула на старуху.

— То-то, родная моя!.. А мне-то каково?.. Жила себе век в деревне, с своими, по-своему, и вот на старости лет перетащили меня, старуху неразумную, в Питер, в знатный дом, где все на иностранный лад, и люди-то все иностранцы. Да еще по-немецки хотели меня нарядить. Видно, и к летам-то почтения нет никакого. Статочное ли это дело?.. Намедни еще графинины горничные так и пристают, чтоб я чепчик надела. Нет, уж как им угодно, а этакого стыда я на себе не допущу.

— В деревне было лучше? — сказала девочка.

— Как не лучше, сударыня? То ли дело: там все свое. Была бы охота, а работы вдоволь; скуки не узнаешь. И в амбар-то, и на птичник, и на кухню, и рыжики-то солить, и варенье-то варить, и наливки-то настаивать… Что и говорить! В деревне — там житье; а здесь сидишь себе, сложив руки, как негодная какая, да хлеб только даром ешь.

«В деревне было лучше, — думала Наденька, — в деревне можно было бегать без позволения гувернантки. В деревне весной распускались деревья. В деревне было весело и свободно. В деревне был свой маленький садик, свои цветы; была своя лошадь, была своя коричневая корова…»

— Няня, ты помнишь мою коричневую корову?

— Как, сударыня, не помнить! с белыми пятнами… Чай, присмотра за ней теперь нет никакого. И в доме-то, я думаю, все повытаскали да поломали. Да что и говорить! Все пошло вверх дном с тех пор, как скончалась матушка-барыня — дай бог ей царствие небесное и жизнь вечную!

Нянюшка вздохнула и перекрестилась. Девочка не отвечала ничего: на глазах ее навернулись слезы.