Бонсай - страница 54
Покончив с картошкой, Элин вышла в сад и села на красные детские качели, висевшие на высоких елях за домом. Она скучала по сыночку, оставленному на попечении отца. Слегка раскачиваясь, напевала мелодию Баха, которой научил ее отец, когда ей было столько лет, сколько теперь Марку. Представляла, как его сейчас моют и укладывают спать. Закрыв глаза, она видела его нежное маленькое тело под голубым махровым халатом, чувствовала, как щиплет его губами за красные щечки-яблочки, а он визжит от смеха. Хотелось позвонить ему, услышать милый звонкий голосок, эхо ангельской песни. Но он только расплачется, и остаток вечера будет испорчен. Спрыгнув с качелей и оставив их раскачиваться, как тихий призыв к ребенку, она отправилась за цветами к ужину по узкой лесной дорожке, проходившей вдоль участка.
Они поужинали на терраске, которую построил и выложил плиткой муж Элин в то лето, когда она была беременна первый раз. Стефан осилил только половинку картошки и кусочек лосося. Он жаловался на жару, которая сочилась меж елей и огромных берез, затеняющих и превращающих участок в баню. Чертова слабость, иначе бы он сей же час вызвал такси и уехал домой. Его словно заперли в черной дыре. Высокие мрачные ели давят.
По нему, так десяток надо срубить, как минимум.
Нина примирительно заметила, что главное для них сейчас — быть вместе, втроем. С тех пор как Элин вышла замуж и родила, это случается так редко. Надо наслаждаться триединством, ведь это, может быть, в последний раз.
Тупиковая позиция родителей, подчеркивающая их неравные отношения, внушала Элин чувство неловкости. Ей хотелось оказаться подальше от материнской слабости и брюзгливой тирании отца, усиленной и узаконенной болезнью. Она горько сожалела, что поехала с ними. Поздновато играть в дочки-матери. Лучше бы остаться наедине с отцом. Они общались на равных. Как только появлялась мать, все шло наперекосяк. Своей нервозностью Нина создавала напряжение. Элин раз и навсегда обещала себе не быть такой, как мать. Она давно смирилась с тем, что похожа на отца, и радовалась генетической удаче.
Она устранилась от их ругани, которая никогда ничем хорошим не кончалась, поскольку мать спорить не смела, а отец не желал. Сидела с двумя инвалидами, называющими себя родителями. На дачу поехала только ради них. Потому что где-то в глубине души, под слоями чувств, ощущала ответственность за это триединство.
К десерту чуть посвежело, да и вино подняло настроение. Прямо как в старые добрые времена, когда Элин была маленькой и они еще жили вместе. Стефан, удобно устроившись с подушкой за спиной, говорил о театре. Работа была для него всем. И поскольку работать он больше не мог, то и жить было незачем. Поэтому он решил достать таблетки и покончить с этим самостоятельно, пока болезнь не зайдет так далеко, что он не сможет управиться сам. Только их, самых близких людей, он посвящает в свой план. Никто больше ничего знать не должен. Он смотрел на них суровым предостерегающим взглядом директора школы.
— Когда ты собираешься это сделать? — прошептала Нина. Терраса закружилась подобно бешено несущейся карусели. Все слилось: деревья, дом, лужайка. Она уцепилась за стол.
— Точно не знаю. Смотря как будут развиваться события. — Стефан был спокоен, словно самоубийство — самое обычное дело.
— Как ты собираешься достать столько таблеток? — Нина очень хотела заставить его понять, что заранее принимать такое ужасное решение — совершенное безумие.
— Вас я никогда не попрошу помогать в этом деле. Вы должны быть ни при чем.
— У кого же такие связи?
— Йоан наверняка сможет достать то, что мне нужно, в Амстердаме или в Кристиании[15].
— Но как же можно его просить? Он будет чувствовать себя виноватым до конца жизни.
— Я говорил с ним. Он меня понимает.
— А нам что, дожидаться дня, когда мы найдем тебя в твоей квартире?
— Вы будете со мной. Мы поужинаем, выпьем хорошего вина — как сегодня, — я лягу в кровать и приму таблетки, а вы будете держать меня за руку, пока все не закончится.
— Мы в этом участвовать не можем. Это против природы.
— Ах да, ты же всегда была «дитя природы», малышка.