Борьба за огонь - страница 2
Вождь племени, Фаум, воспользовался первыми проблесками дневного света, чтобы пересчитать своих соплеменников. Он вел счет с помощью пальцев и древесных веток. Каждая ветка была равна количеству пальцев на обеих руках. Осталось только четыре ветки воинов, более шести веток женщин, около трех веток детей и меньше одной ветки стариков.
Старый Гоун, умевший считать лучше всех людей племени, сказал, что уцелели только один мужчина из пяти, одна женщина из трех и один ребенок из целой ветки…
Только теперь уламры ощутили всю тяжесть обрушившегося на них несчастья. Они поняли, что жизни племени угрожает смертельная опасность, что с потерей Огня они снова беззащитны перед лицом грозных сил природы и отныне обречены влачить лишь жалкое существование.
Отчаяние овладело даже мужественным сердцем Фаума. Он не доверял больше своей громадной физической силе, своим мощным рукам и могучим мускулам. На его широком, заросшем жесткой щетиной лице, в желтых, как у леопарда, глазах отражалась смертельная усталость. Он угрюмо разглядывал раны, нанесенные ему вражескими дротиками и копьями, слизывая по временам кровь, все еще сочившуюся из глубокой царапины на левом предплечье.
Подобно всем побежденным, Фаум не переставал вспоминать ту минуту, когда победа стала клониться в его сторону. Уламры яростно бросились в бой; огромная палица Фаума без устали крушила врагов. Еще миг, и уламры перебьют всех своих противников, захватят в плен женщин, растопчут вражеский Огонь и будут по-прежнему охотиться в своей родной саванне, в изобилующих дичью девственных лесах…
Какой злой ветер пронесся над полем битвы? Почему уламры, внезапно охваченные ужасом, обратились в паническое бегство и кости их захрустели под палицами врагов, в то время как копья и дротики безжалостно пронзали тела бегущих и раздирали их в клочья? Как случилось, что враги ворвались в родное становище и убили священный Огонь?
Мрачные мысли сверлили темный мозг Фаума, приводя его в исступление и бессильную ярость. Он не хотел, не мог примириться со своим поражением, чувствуя в себе столько энергии, отваги и ненависти!
День вставал во всем своем блеске и могуществе. Лучи восходящего солнца пробились сквозь плотную завесу облаков, и от первого их прикосновения закурились паром болото и саванна. Радость утра и свежее дыхание растений несли они с собой. Даже темная поверхность болота не казалась уже больше зловещей и коварной. Она то отсвечивала серебром среди ядовито-яркой зелени островков и кочек, то отливала малахитом и жемчугом, то словно покрывалась чешуйками слюды под дуновением ветерка. Сквозь пышные заросли тополей и ольхи до измученных людей доносился прохладный запах воды.
Солнечные лучи скользили по изменчивой глади и мимолетно озаряли то темно-зеленую массу водорослей, то желтый цветок кувшинки, то белую водяную лилию. В их зыбком свете вспыхивали поочередно то куст болотного молочая, то стебель стрелолиста или синего касатика, то островок желтых лютиков, то бархатистые лапки заячьей капусты, то круглые листья росянки, то непроходимые заросли камышей и лозняка, где гнездились водяные курочки, белоглазые нырки, изумрудные чибисы, проворные зуйки и грузные дрофы. Серые цапли высматривали добычу по берегам круглых заливчиков; стая журавлей, хлопая крыльями, с криком опустилась на каменистый мысок. Острозубая щука с громким всплеском врезалась в стайку линей, а последние стрекозы стремительно проносились над водой, словно вспышки зеленого света или искры лазурита.
Фаум с грустью взирал на оставшихся в живых уламров. Сбившиеся в тесную кучу люди были желтыми от болотной глины, зелеными от облепивших их тело водорослей, красными от крови, струившейся из ран. Одни лежали, свернувшись клубком, словно питоны; другие распластались на земле подобно гигантским ящерицам. От них несло лихорадочным жаром и запахом разлагающегося мяса. Некоторые метались и хрипели, борясь со смертью. Раны их почернели от запекшейся крови. Однако Фаум знал, что почти все раненые должны выжить. Самые слабые погибли на том берегу или утонули при переправе.