Босфор. Россия и Турция в эпоху первой мировой войны - страница 6

Великий князь Николай Николаевич (одна из этих особ), наслышанный о Щеглове, к тому времени уже удаленному из Морского Генерального Штаба на Ближний Восток, вознамерился проверить наугад выбранную информацию из аналитических материалов Александра Николаевича под рабочим названием “О людях и местах Греции”. Попросил, вызвав растерянность свиты и принимавших высокую чету местных властей, найти некоего Захаридиса, указав селение и точное расположение дома этого греческого торговца.

Ко всеобщему изумлению (а свита не знала замысла великого князя), Захаридис был немедленно доставлен и предстал перед Николаем Николаевичем.

Смущение и робость грека растаяли, как только было названо имя, под которым Щеглов общался с ним. Великий князь и Захаридис удалились в каюту, где беседовали полчаса. О предмете беседы командир канонерки в своем отчете сообщил коротко — “неизвестно”. О поведении великого князя после беседы было отмечено: “Долго пребывал в задумчивости и глядел в сторону восхода”.

Супруга великого князя Елизавета Маврикиевна тоже испытала на себе удивительные свойства подробных “описаний” Щеглова. В частности, он рекомендовал небольшим кораблям в этом районе “соблюдать предельную осторожность в период марта — апреля”. Великая княгиня, женщина решительная до вздорности, потребовала выхода в открытое море вопреки щегловским предостережениям. Все обошлось. Однако, как свидетельствует отчет капитана, Елизавета Маврикиевна “перенесла килевую качку до погружения в воду носового орла тяжело, но стоически, часто крестилась и обещала во всеуслышание своему супругу сведущих людей по морской части впредь слушать”.

Команда “Уральца” получила по миновении шторма от имени августейших особ по десять чарок, кондукторы и боцман еще по пять рублей серебром, а создателю благополезного описания решили изъявить особую милость. В чем она состояла, однако, узнать не удалось. ни мне, автору, ни кажется, самому Щеглову. Он уже был на наблюдательных пунктах очередных горячих точек балканских конфликтов.

Все самые первые работы и аналитические обзоры лейтенанта Щеглова по Средиземному морю были столь весомы, что учитывались при проведении стратегических игр в Главном Морском Штабе.

— Саня, откуда в тебе столько энергии? — не переставал удивляться его старый добрый товарищ и тезка Александр Колчак, будущий известный адмирал и верховный правитель России.

— Во-первых, у меня чернильница и перо — самописки. Они сами строчат. А еще, как ты помнишь, я орехи люблю — от них в мозгах прочищение делается, — отшучивался Щеглов. Но сделать он успевал действительно чрезвычайно много.

В тесной каюте корабля, в небольшой, но уютной квартирке на Адмиралтейском канале, д. 5 в Петербурге, где нечасто доводилось проводить свой отпуск, Александр Николаевич готовил и шлифовал главный план своей жизни — проект оперативно действующего морского генерального штаба с функциями, неведомыми неповоротливому и застывшему в косности Главному Морскому Штабу.

Прирожденный разведчик-аналитик А.Н. Щеглов готовил свой проект тщательно и, как тогда говорили, “весьма сберегаясь”. Впрочем, по крайней мере три человека были изначально посвящены в секрет проекта. Саша — Александр Васильевич Колчак, ровесник и конфидент до своего трагического смертного часа на мерзлой земле Сибири. И два адмирала — Зиновий Петрович Рожественский и Александр Федорович Гейден. Их имена так же хорошо известны любому читателю в России, как и имя Верховного правителя России Колчака.

С перепиской А.Н. Щеглова с этими замечательными людьми России, конечно же, неполной, автору удалось ознакомиться благодаря… Осведомительному отделу самого Морского Главного Штаба, где “иго чванства и пренебрежения, — как писал Щеглов Рожественскому в конце 1906 г., — привели империю к позору в войне с Японией”.

По мере того, как множилось число трудов, проектов и докладных неугомонного Щеглова, росли и материалы на него в Осведомительном отделе. Там осели черновики и копии писем к З.П. Рожественскому и А.Ф. Гейдену, масса личных счетов крайне бедного, на одно жалование жившего офицера, черновики его литературных упражнений и еще многое…