Бояре Романовы и воцарение Михаила Феодоровича - страница 37

Но что это «коренье» держали они с колдовскими или с еще более преступными целями, это нисколько не доказуемо. Напротив, вся прежняя жизнь Никитичей говорит против возможности приписать им подобные помыслы. При этом, находясь в некотором отдалении от царского двора, каким способом могли они надеяться успеть в приписывавшихся им царем Борисом замыслах? А Никитичи были люди умные и рассудительные.

Однако Годунов взглянул на дело иначе. «Коренье» явилось в его глазах важной уликой. За ней последовали допрос заподозренных, пытки некоторых из них и многих из их холопов. В результате и явилось обвинение, приводимое Исааком Массой. Мы не верим, как не верил и он, правильности этого обвинения, но не думаем, что оно явилось результатом ухищрений царя Бориса и его родни. Нам лично дело представляется в таком виде. Романовы, а в особенности Шестовы, не вполне примирились с воцарением Бориса и позволяли себе в разговорах высказывать в родственном кругу недовольство на исход «царскаго обирания», выставлять свои несомненные права на престол, выражать надежду на лучшее будущее и т. д. Разговоры были подхвачены и с искажениями и преувеличениями переданы Годунову. Отсюда и началась царская опала. Притом, боясь популярности Никитичей, Годунов, по-видимому, старался не разглашать этого дела. Последнее обстоятельство, конечно, служило ему скорее во вред, чем на пользу.

Держась таковой точки зрения, мы не можем, повторим еще раз, строго винить царя Бориса. Но не можем не сказать, что Никитичи пострадали или почти безвинно, или, во всяком случае, незаслуженно тяжко. Их вина не доказана; вероятно, не считалась вполне доказанной и тогда^>201; и тем не менее они были лишены всего – богатства, почестей, свободы, радостей семейной жизни и отправлены в тяжелую ссылку, из которой многие из них и не вернулись, найдя в ней безвременную и горестную кончину. Страдания несчастных родственников угасшей династии в ссылке и составят теперь предмет нашего изложения, причем главное внимание наше, естественно, должно сосредоточиться на описании судьбы Федора Никитича (Филарета) и его младших братьев.

Как мы уже отметили, Романовых и их родню не только отправили в суровую ссылку, их и постарались разметать по разным местам. Федор Никитич был сослан в Антониев-Сийский монастырь, где и пострижен под именем Филарета. Невольное пострижение было уделом и «семьи» (то есть жены) Федора Никитича, Ксении Ивановны. Сосланную в Заонежские погосты на Белоозере и посаженную там в заточение, ее постригли под именем Марфы. Участь зятя и дочери разделила теща Федора Никитича, Мария Шестова, постриженная в городе Чебоксары, в Никольском девичьем монастыре. Дети Федора Никитича, Татьяна и малютка Михаил – будущий царь, с семейством Александра Никитича и теткой, княгиней Черкасской, были сосланы в Белозерск, где и томились в заключении. Остальных Романовых сослали: Александра Никитича – «к Стюденному морю к Усолью рекомая Луда», Михаила Никитича – в Пермь Великую, где ему повелено было «зделать тюрму от града семь поприщ», Василия Никитича – в Яранск, а Ивана Никитича – в Пелым. Князей Черкасских, Сицких и других родственников Романовых разослали по дальним городам^>202.

Ужасы ссылки и связанные с ней лишения, душевные страдания, грубое обращение усердных не по разуму приставов надломили крепкую натуру Никитичей и троих из них скоро свели в могилу. Предание, исходившее и от самих Романовых, обвинило в смерти Александра, Михаила и Василия Никитичей самого Бориса. Так, Новый летописец категорически утверждал, что «по повелению» Годунова пристав «удушил» Александра Никитича. Масса передает про смерть этого несчастного боярина следующий маловероятный рассказ: «Александра же, к которому Борис уже давно питал ненависть, увезли с маленьким сыном на Белоозеро. Здесь их томили в горячей бане. Ребенка спасло Божественное Провидение; он заполз в угол, где мог свободно дышать через маленькую щель, и остался жив: люди, взявшие его к себе, сберегли его»^>203. Михаил Никитич, сосланный в Ныробскую волость (Чердынского уезда) Пермского края, тоже погиб в темнище, сделанной для него по повелению Бориса Годунова. Узник томился в ней около года. Затем его «там удавиша и погребен бысть там в пусте месте, над гробом же его выросли два древа, именуемыя кедр: едино древо в головах, другое в ногах». К этому краткому, но выразительному повествованию Нового летописца позднейшее предание, записанное Берхом и сообщенное им Карамзину, прибавляет ряд любопытных подробностей. Михаила Никитича привезли в Ныробу зимой 1601 года. Кроме пристава были при нем еще шесть сторожей. «В то время, как они копали для него землянку, Романов, вышедши из саней, обеими руками схватил их и кинул в сторону шагов на десять. В землянке его были маленькая печь и отверстие для света. Ему давали только хлеб с водой. Ныробцы научили детей своих носить в дудочках квас, масло и прочее: как будто играя у землянки, они впускали в оную дудочки и питали его. Пристав увидел то и послал в Москву шесть человек из ныробцев, как людей злонамерных: возвратились двое, уже в царствование Шуйского, другие умерли в пытках». По преданию, «сторожи, ведя жизнь скучную, уморили сего несчастного. Землянка весьма темна и сыра, – продолжает Карамзин и прибавляет: Михаил Никитич был высок ростом, дороден и силач. Железа его хранятся в церкви: плечные, или так называемый стул, весом в тридцать девять фунтов, ручные в 12, кандалы или нижние (вероятно, ножные?) в 19, замок в 10 фунтов»