Боярыня Морозова - страница 37

– Хороша, – сказала Федосья, смущенная странным разговором.

– Скажи! Разве не моложе я сестры моей, но царю ее красота легла на душу. И слава богу! Мне большой боярин достался. Как он скажет, так и будет на русской земле. А я на холопов глазами стреляю. Бабу во мне разбудили, и голодна я теперь любовью, как лютый волк на Святки! – Повисла на Федосье. – Бога ради, не выходи замуж за старого.

Поиграла бусами, покрутила руками в перстнях.

– Вон какие огни камешки пускают. Но сниму и останусь ни с чем, золото само по себе, а вот любовь – это жизнь. И ничья-нибудь – твоя.

Утешая Анну, Федосья перебирала ей волосы, и Анна вдруг заснула. Коротко, но сладко.

Потом ходили в девичью, смотрели вышивки.

Пообедали.

И вдруг приехал Борис Иванович.

Федосье показалось: ближний боярин обрадовался, что Анна Ильинична у Соковниных.

Уезжать не торопился. Заговорил с Федосьей, увидевши на окне польскую книгу.

– Кто это у вас читает?

– Я читаю, – сказала Федосья. – Это жарты польские или факеции. Смешные рассказы. Тут о Диогене, о Сократе, об Аристиппе – философе царя Александра.

Борис Иванович удивился.

– Ты знаешь философов?

– Знаю, что они были, – ответила Федосья.

– Ну и что пишут о Диогене?

– Здесь только смешное. Спросили Диогена, в кое время подобает обедать и вечеряти? Диоген ответил: «Богатый ест, когда захочет, убогий, когда имеет еду».

– Мудро! – улыбнулся Борис Иванович. – А это, я вижу, рукописная книга.

– Из «Римских деяний» списывала.

– Ну а скажи мне, кто из великих царей тебе более всего поразителен.

– Александр Македонский, – сказала Федосья.

– Ты даже не задумалась. Чем же он привлек тебя? – Глаза у Бориса Ивановича стали злые. – Тем, что он был молод?

– Нет, не потому, что он был молод, – сказала Федосья. – То, что он был в Египте, в Персии, в Индии. Где был, там стало его царство.

– Умер, и Греция стала маленькой Грецией.

– Вина молодости, – изумила Федосья Бориса Ивановича.

– Это почему же?

– Страны, где был Александр, видели в нем завоевателя. Если бы Господь дал ему долгую жизнь, то все народы познали бы добрую волю полководца. Увидели бы выгоду большого царства перед малым. Малое лакомый кусок для сильного.

Борис Иванович даже руками всплеснул.

– Как жалко, что уезжать пора! На вечерню скоро.

Прощаясь, Анна шепнула Федосье:

– Он умный, а мне не ум надобен. Я хочу ребенка.

17 мая 1648 года Алексей Михайлович и царица Мария Ильинична отправились в Троице-Сергиеву лавру на богомолье по случаю Троицы, а также испросить благополучия чаду во чреве, ибо царица была тяжела.

Перед отъездом оружейничий Григорий Гаврилович Пушкин показывал царю чеканные оклады на образ Алексея – человека Божьего и на образ Марии Египетской. Государь заказал эти оклады в тот же день, как узнал, что царица понесла.

Москва готовилась к Троице. Люди наряжали дома зелеными ветками.

Федосья и Дуня в комнатах сами устанавливали березки, посыпали полы травой, с чабрецом, с веточками смородины, со стеблями мяты, душицы.

Дуня прилаживала березки по бокам голанки в зеленых изразцах.

Получалось красиво.

Федосья на сестру засмотрелась.

– А ты уже не Дуня. Ты у нас Евдокия.

Дуня смотрела на Федосью, морща лоб – не поняла сестру.

– У тебя в руках березки-девочки, но сама ты уже белая березонька.

– Это ты березонька! – Дуня любила сестру. – Тебе уже шестнадцать.

Федосья засмеялась.

– Нашла чему позавидовать. Тебе до шестнадцати целых три года. Столько чудес насмотришься!

– Это ты чудес насмотришься! – не согласилась Дуня. – Тебя к царице раньше возьмут.

Федосья вздохнула.

– Я другие чудеса люблю. Помнишь, в Переславль ездили? Какие перекаты! Не земля, а море. Все волны, волны. А собаку… В Переславле я ночью во двор выходила. Звезда упала. Летела, искрами сыпала.

– А меня не позвала!

– Так это же звезда. Я желанье не успела загадать! – Подняла руку. – Кто-то приехал.

И быстрые шаги: Анна Ильинична. С порога тянула руки к Федосье, плакала взахлеб.

Сели на лавку под окном.

– Дуня, воды! – послала сестрицу Федосья.

Анна воду пила, но плакала еще горше.

– Он меня ремнем отстегал!

– Да как же так? – растерялась Федосья: отстегать ремнем боярыню, сестру царицы мог разве что муж. А муж-то Борис Иванович.