БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 - страница 4

– Недавно ко мне прилетали из Берлина, брали интервью для немецкого телевидения. Один из корреспондентов был из Лейпцига, другой – из Гамбурга, а третий – из Западного Берлина. И тот, что из Лейпцига, говорит, что бывшая советская зона, вот эта самая ГДР, чудовищно отстает от остальной части Германии: не сравнить даже, сказал он, как живут те и как живем мы. А я вспоминаю, как когда-то было: если кто перелезал через Стену, его встречали там с распростертыми объятиями.

– Так ведь в Германию приезжают сегодня не немцы, а русские, по сути дела. По крови он немец, но вырос в России, в нескольких поколениях язык у него русский, естественно, немецкий от него далек. И вообще, главным образом это деревенская публика, не очень образованная, крестьяне из глубинки. Они, видимо, и раньше не были большим подарком для Германии, поэтому немцы ужесточили свои требования.

– Конечно, они же не хотят иметь дополнительное бремя.

– А как приезжают в Израиль евреи… Родились они, скажем, в России или в Белоруссии, прожили десятки лет в своих городах или местечках – ни языка еврейского не знают, ни традиций.

– Вот я недавно был в Сакраменто, – согласился Бережков, – там русская община. Район такой – живут они там компактно, сами себя обслуживают: в лавке – по-русски, в мастерской – по русски… Так вот эти люди говорят: «А зачем нам английский, если все, что нужно – вокруг нас, и все по-русски говорят».

– Пойдите в Пламмер-парк у нас здесь, в Западном Голливуде. Там тоже русская речь, реже – еврейская, чаще всего с украинским акцентом. И все же, давайте продолжим ваш рассказ.

Становилось очевидно, что любое замечание, сделанное мной по ходу беседы, может увести нас далеко в сторону – и тогда не хватит не только одной, но и многих встреч…

– Итак, я учился в немецкой школе, – рассказывал далее Бережков. – Поскольку все предметы в этой школе преподавались по-немецки, мы проходили украинский и русский, словно иностранные языки. Потом я окончил трехгодичные языковые курсы английские и немецкие, но не потому, что не знал этих языков, – просто нужны были «бумажки», документы об образовании.

С началом 35-го года жизнь в стране значительно улучшилась, в магазинах появилось довольно много товаров и продуктов. Карточки уже отменили. Все это было хорошо подготовлено. Микоян, видимо, очень старался: 1 января вдруг открылись магазины, где всего было полно. Просто знаете, словно по мановению волшебной палочки все переменилось! Такое изобилие, что никто не верил: покупали про запас, думали, что завтра все это кончится. Но проходили недели – и все оставалось так же. Нормальная была совершенно жизнь – до 1938 года.

– Читателю был бы интересен ваш комментарий по поводу голода в Украине. По свидетельствам современников, чудовищный был голод. Он действительно был организован центральной властью? – снова не удержался я, уводя собеседника чуть в сторону от нити его рассказа.

– Я не думаю, что он был намеренно организован, – немного помолчав, ответил Бережков, – но процесс коллективизации, создание колхозов велось так, что иначе и быть не могло. Вот в той же деревне, куда мы переехали из Петрограда и где жили до НЭПа, было очень много богатых крестьянских хозяйств, были дворы, которые имели по 20 коров. Большие семьи, 6–7 сыновей, невестки, словом, свое коллективное хозяйство.

– В колхоз такую семью не заманишь! – заметил я.

– Кулаков просто уничтожали, а середняков силком тащили. Или просто арестовывали, если те не соглашались. Коров всех сгоняли на один двор, никто их не доил и не кормил.

– Словом, шло уничтожение крестьян: выгребали остатки зерна, которые были отложены на посев, – так описывают это очевидцы.

– Все абсолютно вывозили, потому что Сталин хотел сломать сопротивление. Приходилось арестовывать людей, переселять…

– Чтобы потом на пустом месте создавать колхозы?

– В деревнях оставались только пьяницы и бездельники, никто не хотел работать. Наступил сплошной крах – дох скот, гнила пшеница…

– За что Сталина и прозвали «народоборец»…

– Я вынужден был пойти на работу, когда мне исполнилось 14 лет, – вернулся к рассказу о себе мой собеседник. – Это было в 30-м. Пошел чернорабочим, чтобы получить рабочую карточку, на завод «Большевик». У отца тоже была карточка, но только служащего – по сути дела, ничего по ней было не получить – разве что кусок хлеба. А рабочая карточка давала немного подсолнечного масла, немного сахара, иногда муки, хлеба, картошки. На мою карточку и жили.