Браслет иранской бирюзы - страница 7
Сиволодский услышал ее голос:
— Сана, Саночка, возьми себя в руки... Там пришли... Нет, другой. Оттуда. Альберт Петрович, дайте же ей руку... Инна, накапай валокордина... Как это нет? Чтоб в доме не было сердечного?!! Вы с ума сошли...
Через несколько минут Александра Эдуардовна вышла. Под руку ее поддерживал адмирал. «Ну вот, теперь ясно, куда я попал»,— подумал Сиволодский и поднялся.
Хозяйка протянула паспорт и изящным жестом пригласила лейтенанта следовать за ней.
— Это произошло здесь? — спросил Сиволодский, оглядывая комнату Александры Эдуардовны. В комнате было множество красивых вещей: японские статуэтки нэцке, вьетнамские лакированные миниатюры, серебряный туалетный набор на трюмо ,китайские фарфоровые вазы, на письменном столе инкрустированный прибор, тоже китайский.
«Было гут что взять, кроме браслета, если вор серьезный, хладнокровный, а другой рисковать в полном народу доме не станет»,— подумал лейтенант.
Александра Эдуардовна подвинула к торцу стола кресло и уютно устроилась в нем, укрывшись большим ярким шотландским пледом.
— Михаил Игоревич,— печально сказала она,— может быть, пока мы отложим формальности и начнем поиск? Вы привезли собаку?! Пусть она и займется своим делом.
— Видите пи...— замялся Сиволодский,— прежде я должен знать, что искать собаке. Опишите вашу пропажу.
Александра Эдуардовна резко откинула плед, поднялась и подошла к шкафу. Через, минуту перед Сиволодским лежали серьги, кольцо и брошь.
— Вещи золотые? — спросил он, когда Александра Эдуардовна снова села. Сиволодский не предполагал, что простую бирюзу оправляют в золото. Да и техника финифти в его представлении связывалась с серебром, мельхиором...
— Да,— утвердительно кивнула Соколова,— там есть проба. Лупа в верхнем ящике стола, если угодно,— голос ее звучал отрешенно.— Помню, мы с Альбертом Петровичем пошли в театр. Приехал Брехт со своей труппой... После работы, очень торопились, по дороге забежали в нашу торгпредовскую столовую перекусить, на мне были белое платье китайской чесучи и этот гарнитур. Я вошла, и все перестали стучать ложками...— Александра Эдуардовна заплакала.
«Так, значит, дело было до 1956 года,— вспомнил Сиволодский даты жизни Бертольда Брехта, пьесы которого он недавно прочитал, то есть после войны, когда уже существовал его театр... И жили они с мужем в те времена за границей. Вещь хоть куда... Красивая, золото, плюс работа, ценность, конечно. Но не валютная же это ценность, чтобы так убиваться! Воспоминания, наверное, связаны...»
— Скажите, Александра Эдуардовна, сколько стоит весь гарнитур?
— Я не знаю, сколько он стоил,— это подарок Альберта Петровича.— Сейчас за него дают, за целый, не менее сорока тысяч.
— Да не может быть! — вырвалось у Сиволодского.— Филигрань богатая, но...
— Это не филигрань, молодой человек,— оскорбилась Александра Эдуардовна,— это золотая скань, это иранская бирюза, гляньте на игру черных прожилок!
И тем не менее Сиволодский недоверчиво покачал головой: сорок тысяч — явное преувеличение, впрочем, сколько бы ни стоили украшения, его дело — их искать и найти.
— Вы кого-то подозреваете? — спросил лейтенант.
Александра Эдуардовна только развела руками и снова заплакала. Сказала сквозь слезы:
— Как же мне подозревать родных и близких, очень близких людей? Я не выдержу подобного разочарования...
Последняя фраза все же обнадежила лейтенанта — как ни больно ей, но подозрения, однако, существуют. Тогда начнем по порядку:
— Где были эти вещи, когда вы видели их в последний раз?
— Здесь, в шкафу,— ответила Александра Эдуардовна, не задумываясь.
— Почему же один из гостей утверждает, что заметил раскрытый футляр от браслета на трюмо? Он и сейчас там лежит, этот футляр... Разве вы не видите?
Александра Эдуардовна вздрогнула. Впилась взглядом в подзеркальник. Долго всматривалась в знакомые предметы. Лейтенант увидел, как у нее начали мелко дрожать колени.
«Что же, выходит, я сама положила? — тревожно подумала она.— Но когда? Совершенно не помню. Или это все-таки Инна, из мелкой зависти, из мести, из мещанской своей ограниченности? Значит, спрятала, чтобы сделать мне больно! Дурацкого тоста ей оказалось мало... Но это уже дело не милицейское. Пусть лейтенант только найдет, и если это она, я объясню, как в тот закуток что попало...» Неимоверная злоба против дочери поднялась в груди Александры Эдуардовны. Она вообще удивлялась, как из ее Инны могло получиться нечто путное. Когда матери приходилось кому-то говорить о дочери, она всякий раз начинала со слов: «странно», «удивительно».