Братья Дуровы - страница 11
Анатолий решил послушать совета, попросил у Вальштока расчета.
— Чего? — заорал хозяин. — Расчета… Да что ты, полагаешь, что я только на одну ярмарку тебя взял? Нет, ты послужи, а я посмотрю, на что ты годен, и тогда скажу, сколько ты заслуживаешь. Все вы у меня только даром хлеб жрете. Вам бы ночевать в балагане, а я вас чистой комнатой балую. Это ты ни во что не считаешь? Вон!
«Каучуковый человек» посоветовал не вступать в дальнейшие пререкания с хозяином.
— Ну, какой уж там расчет, слава богу, что не ударил. Ежели ты не врешь, что в Москве у тебя есть где жить, то беги. Право слово, убеги! И не пьянствуй, коли молоко на губах еще не обсохло. Держись!
— Нечаянно я…
— Ох уж эти «нечаянно»! Все так начинают, а потом втягиваются.
— Не буду, никогда больше не буду! Правда, в первый и в последний раз. Честное слово, в последний раз!
— Вот и я из-за этой самой проклятой водки страдаю…
— Знаю…
От балаганщиков Анатолий слышал грустную историю жизни «человека-каучука». Блистательно начал он на арене карьеру «клишника» и за годы успешной работы сам обучил немало артистов искусству «ломкости и гибкости». Но пьянство сгубило талантливого акробата, и он все более опускался на дно. Даже в жалкой труппе Валь-штока он слыл нищим, ходил в отрепьях, спал без подушки и одеяла. Правда, и во сне ухитрялся оставаться удивительным каучуковым человеком: складывался на полу так, что то одна, то другая нога попеременно служили ему изголовьем, устанет правая — тогда положит под голову левую. Некоторые пытались подражать ему и таким же способом обходиться без подушки — не получалось.
— Верю тебе, глупый мальчишка, что слово сдержишь, — продолжал старый акробат, — потому на вот, возьми свою амуницию — куртку… Когда вчера тут свалка была, я нарочно ее взял, а то бы тебя совсем обобрали.
— А сапоги, шапка?..
— Пиши пропало! Лучше и не спрашивай ни у кого, а то еще изобьют до полусмерти. Подобру-поздорову уходи отсюда! Да поскорее — последний тебе мой совет.
Крепко обнял Анатолий своего доброжелателя и, как был, босой, с непокрытой головой, вышел на улицу. Пошел куда глаза глядят. В неизвестность…
…Рельсы стремились в бесконечную даль. Справа и слева тянулась лесная чаща — сплошной зеленый коридор.
Утомительно идти, соразмеряясь с ритмом неровно уложенных шпал. Приходилось то укорачивать, то удлинять шаг. Да еще за плечами на палке болтался старенький матерчатый саквояж, набитый пещами.
Все же Владимир был настроен бодро. Даже напевал подходящий к случаю куплет собственного сочинения:
К середине дня он прошагал уже много верст, а до Клина оставалось далеко. Лес чуть поредел, от болот повеяло сыростью. А впереди по-прежнему сверкали рельсы да чернели шпалы, казалось, им не будет конца.
Саквояж словно стал тяжелее, палка начала давить на плечо. Усталость брала свое. Давал знать о себе и голод, особенно хотелось пить.
Когда ноги совсем стали подкашиваться, откуда-то донесся лай собаки. За поворотом возникла будка путевого обходчика. И навстречу с хриплым лаем бросилась худая собачонка. Владимир ответил ей в тон. Пес от неожиданности смолк и в испуге прижался к ногам деда, открывшего дверь будки.
— Что нужно? — недовольно пробурчал дед. Он был один со своим несмелым псом и, видно, опасался пришельца: мало ли чего можно ожидать от бредущего так, пешком по шпалам.
— Напиться!..
— Пей! — Дед ткнул путнику железную кружку с водой.
Владимир жадно осушил всю кружку.
— Отдохнуть у вас можно?
— А ты кто будешь?
— Фокусник, клоун…
— То есть кто?..
— Циркист…
— Много вас тут шляется всяких…
Дед торопливо вернулся в будку, захлопнул за собой дверь. Собака, наконец поняв свою ошибку, с лаем бросилась на Владимира.
Ничего не оставалось, как продолжать путь дальше. Саквояж стал уже невыносимо тяжел. Пришлось его облегчить — выкинуть все, без чего можно обойтись. В траву полетели книги, тексты клоунских куплетов, парик для пантомимы «Арлекин и скелет» — Владимир изображал в ней злого старика, роль нелюбимую, так как ему хотелось играть людей веселых. На самом дне саквояжа лежало большое деревянное клише, изображавшее лицо плачущего клоуна. Юный циркист сам вырезал перочинным ножом это клише, чтобы отпечатывать афиши своих будущих выступлений. Жаль было выбрасывать такую памятную вещь, и он повесил ее на ветку ближайшей березы. В зеленом лиственном обрамлении деревянное лицо клоуна выглядело удивительно забавно. Владимир улыбнулся своей выдумке.