Братья с тобой - страница 34
И Сева настоял на своем. Он попал в школу пехотных лейтенантов и окончил ее в ускоренном темпе.
О выпуске Сева рапортовал сестре:
«…Последнее время писал тебе редко, потому что каждый день ждал выпуска. Вчера это произошло, и мне присвоили звание лейтенанта. Буду командовать взводом пехоты. Надеюсь, не подкачаем.
На выпуск мы утром и не надеялись. Начались нудные зарядки, подъемы с сумасшедшей скоростью на тесных нарах, поверка оружия, когда отделенный лезет под хомутик прицельной планки, сует нос в патронник, тыкает пальцем в магазинную коробку, смотрит в затыльник, как в зеркало, и осматривает у винтовки внутренности.
В поле пошли быстро, с полдороги вернулись за станковым пулеметом, и я тащил тяжеленное тело «максимки» на плече. Было уже жарко (солнце здесь шутить не любит), скатка пекла, как нарочно противогаз ерзал по боку. Идти пришлось по бесконечным сопкам, и я совсем проклял солнце, «максима» и шинель.
Вдруг в середине дня прибежал дневальный, совершенно взмокший. Нас построили и повели, чтобы сообщить о выпуске.
И вот я покидаю Наманган. С дороги черкну. Новый адрес сообщу сразу.
А Володю-то отпевать рано, не верю я в его гибель. Вот увидишь, сердце меня не обманывает.
Напиши маме что-нибудь веселое, ей ведь приходится тяжелее нас всех.
Май 1942 г.
Сева».
Не очень-то радовали письма сестры. Успокаивая мать рассказом о своем «лучезарном» быте начинающего офицера, он и ее просил написать что-нибудь веселое Маше, поддержать морально. Так подговаривал он их обеих, и каждая старалась выполнить его просьбу получше.
Он уже был вблизи фронта; поручили командовать заградотрядом. Но можно ли об этом писать маме! Маме, которая при неожиданном стуке в соседней комнате вскрикивала? Маме, которая, услыхав в первые дни финской войны о том, что сын ее идет добровольцем лыжником, просто упала без чувств? Нет, она никогда не была трусихой, и сознательности в ней хватало, просто натура досталась ей сверхчуткая какая-то, с обостренной восприимчивостью.
Что же писать ей? Сева придумывал подходящие байки, предавался воспоминаниям о мирных днях детства. По вечерам до́ма спорили иногда об ученом-фантасте Циолковском, о межпланетных полетах. Маша рассказывала об услышанной ею теории: земля когда-нибудь остынет и люди переселятся на другие планеты. Сева и Володя заявили, что они хоть сейчас готовы в космос, в порядке опыта, было бы только на чем лететь. Сама Маша ежилась, а потом прямо сказала — ей и на земле хорошо, и в космос она не ходок. Нет, не полетит. Еще вернешься ли… Сева дразнил ее. Недавно, уже на Памире, он написал стихи на эту тему. Не послать ли их маме — на сбережение до конца войны? В подтверждение того, что встреча состоится вне всякого сомнения.
Стихи назывались «Легенда о будущем»:
Но можно ли отделаться одними стихами! Мать просила написать хоть что-нибудь о себе самом. И Сева писал:
«Мама дорогая!
Я опять не писал тебе три недели, — честное слово, замотался. Живу в лесу, но фронт очень далеко, и неизвестно, когда я туда попаду. Командую ротой, учу бойцов шагать, стрелять, колоть и так далее. Часто идут дожди.
После года пребывания в Средней Азии с жадностью впитываю в себя все красоты чисто русской природы. Леса кругом, грибы уже есть, скоро поспеет земляника и прочее. Есть, к сожалению, и комары, и много…»
— Это вы что, осколки мин грибами величаете? А пули проходят у вас под псевдонимом «комары»? Извините, что заглянул нахально…