Бремя раздвоения - страница 3
Впрочем, этатистским идеалам противостояла реальная тенденция партикуляризации. Она усугублялась тем, что в Грузии центральная власть — царь — была заложницей интриг удельных князей, это продлило здесь период феодальной раздробленности. Благие намерения некоторых царей-объединителей порой трактовались как попытка установления господства того или иного субэтноса. Сказывается также то, что Грузия не знала абсолютной монархии, а ведь именно она стала фундаментом государственных устоев современной Европы. Не говоря уж о сакрализации государственных институтов, которую можно наблюдать в дальневосточных конфуцианских культурах.
Имели значение географический рельеф страны, неразвитость коммуникаций между регионами, отсутствие внутреннего рынка. В тех условиях, когда не существовало ни экономических, ни политических предпосылок для общенационального интереса, партикуляризм был действительностью, а мечты о едином государстве казались недосягаемым идеалом. Сегодня, в более благоприятных исторических условиях, некоторые проявления местнического интереса тех времен рассматривают как вопиющие акты предательства общего дела. Однако не исключено, что в ту пору они воспринимались иначе, чем и объясняется их многочисленность.
Нельзя сказать, что влечение к двойному стандарту фатально. Он как носитель «перекрестного давления» в общественной психологии и культуре сам по себе — бремя, которое становится тяжелее в быстро меняющихся условиях.
Более нормальным является стремление к монизму, который снимает внутреннее напряжение в обществе. Но и здесь должна существовать своя мера. Здоровый монизм не предполагает полного исключения противоречий между общим и частным интересами.
То, к каким катастрофическим результатам могут привести крайние формы монизма, демонстрирует эпоха Сталина. Властная вертикаль в ту эпоху доминировала безраздельно и подмяла под себя и общество, и традиционный сектор. Семья — связующее звено между обществом и общиной — была «огосударствлена». Нечто подобное происходило и с традиционной общиной, которую пытались загнать в колхозы и совхозы. Тотальное доносительство в пользу государства породило феномен Павлика Морозова. Этот «герой того времени» «сдал» властям богатых общинников и даже членов собственной семьи.
Интересно, что сталинский монизм исключал существование элиты. Она так и не состоялась. Ротация номенклатуры происходила регулярно, иногда эта номенклатура просто «отстреливалась». Известный факт: не было такого члена тогдашнего Политбюро, который не стал бы заложником системы, поскольку у всех ближайшие родственники подвергались репрессиям. Фигура Сталина выступала единственным непогрешимым и неподкупным гарантом легитимности совдепии.
Даже в периферийной Грузии формирование «революционных» кланов не было явно выражено. Борьба с кумовством, местническими интересами, семейственностью велась постоянно. Едва давший было о себе знать этнорегиональный партикуляризм раздавили безжалостно. Имеется в виду «мингрельское дело», возбужденное НКВД в 1951 году.
В послесталинский период, во времена хрущевской «оттепели» и брежневского застоя, уже не генсек, а коллективный орган — партийно-хозяйственный актив стал гарантом легитимности. Во времена Хрущева появились первые признаки двойного стандарта. Из сталинского прошлого были позаимствованы внешние атрибуты почитания официоза, выторгована мера личной пользы для себя. В пору правления Брежнева порожденные двойным стандартом «теневые структуры» разрослись непомерно.
Наиболее очевидные формы двойной стандарт принял в социалистической Грузии. После сталинской диктатуры он оживился здесь как ни в одной другой республике СССР. В стране особенно ощущался такой его элемент, как дефицит государственного мышления. Более того, считалось правилом хорошего тона козырять анархистскими замашками. Но к власти стремились, чтоб с ее помощью наживаться. Коррупция стала «всенародной» и фактически работала на укрепление традиционных этнических структур.
В самом обществе возродился дух круговой поруки. Позиции традиционного образа жизни укрепились. Кумовство как механизм консолидации традиционной структуры перед лицом государственного истеблишмента по-прежнему воспринималось как ценность и совсем не ассоциировалось с негативным понятием непотизма.