Бриан - страница 12

Когда в газетах появилось сообщение о греко-болгарском конфликте, вероятно, не одни только скептики подумали: «Какое счастье привалило Лиге Наций! Вот реванш и за Корфу, и за Египет. Вот когда Верховный совет проявит твердость без всякого риска: покорность «высоких сторон» обеспечена». Радость в самом деле была, по-видимому» чрезвычайная. Бриан разослал повестки на заседания Верховного совета «в тот же день». Чемберлен прискакал из Лондона «в тот же вечер». Я удивляюсь, как он не прилетел на аэроплане.

Маленький шаг вперед сделан. Отчего же это не приветствовать? Можно и приветствовать. Не скрываю, однако, сладенькие восторги, раздавшиеся в печати по случаю «Мирового Суда», действуют чрезвычайно раздражающе. Видный член парламента назвал день 30 октября «началом новой эры в истории». Лига Наций — вещь полезная, может быть, она станет и очень полезной. Но в конфликт, подобный греко-болгарскому, великие державы вмешались бы и в былые времена. Правда, тогда они вмешались бы как великие державы, а теперь — как Совет Лиги Наций...»

Около четверти века тому назад писатель Поль Аккер, работавший над книгой «Маленькие исповеди», явился за интервью к Бриану, начинавшему приобретать известность. Этот очерк Аккера трудно читать без улыбки. Он изобразил Бриана мрачным фанатиком коллективизма, вдохновенным проповедником нового религиозного учения. В соответственных тонах была описана наружность фанатика, его крошечная Монмартрская келья, на стене которой висела литография Леандра, изображавшая забастовку рабочих.

Несколькими годами позднее Бриана перестали изображать фанатиком. Но чуть ли не вся левая Франция видела в нем стремящегося к диктатуре честолюбца. Из Савонаролы он превратился в Бонапарта. Еще забавнее, пожалуй, чем статью Аккера, читать теперь политические речи 1910 года, в которых ораторы (Крюппи, например) с пророческой тревогой предостерегали французский народ от надвигающейся военно-полицейской диктатуры отчаянного и опасного человека.

Бриан был такой же диктатор, как фанатик.

«Верность доктрине, — говорит Эмерсон{23}, — обычный пункт умопомешательства маленьких людей». Никак нельзя согласиться с этой мыслью. Но не надо впадать и в противоположную крайность. Бриан многому научился у жизни. Хорошо ли он воспринял ее уроки — другой и сложный вопрос. Он, очевидно, пришел к мысли, что в политике море зажечь нельзя, но сделать с пользой для людей можно все-таки немало: можно и в оппозиции, и у власти, однако у власти гораздо легче, чем в оппозиции.

Из этих мыслей он порою делал спорные личные выводы, Талейран мог сказать с полным правом: «Все политические режимы, которым я служил, получили от меня гораздо больше того» что они мне дали». Бриан служил только республиканскому строю, но в разных общественных группах, и каждой из них он дал, конечно, больше, чем от нее получил. Его заслуги перед Францией несомненно велики.

Отрицательная сторона его деятельности, быть может, заключается в том, что, как многие государственные люди Европы, он до известной степени стал спортсменом. Методы, которые он применяет и которым отчасти обязан своими успехами, присущи политической борьбе и, по-видимому, от нее неотделимы во всех странах, при любом государственном строе (в странах парламентских они только резче бросаются в глаза). Но когда методы эти приобретают самостоятельную ценность, политика превращается в утонченную форму спорта. Нужно много ума, искусства, энергии для того, чтобы свалить десять министерств. Необходимы еще более выдающиеся дарования, чтобы десять министерств составить. Однако замена одного правительства другим с приблизительно такой же программой представляет собой чисто спортивное действие, — правда, чрезвычайно интересное: из всех видов спорта этот, вероятно, наиболее занимателен. Покойный Джолитти был по преимуществу спортсменом в политике. Гладстон, Жорес, Пуанкаре (называю людей разных партий) вполне устояли от этого соблазна, и в историческом счете именно их роль оказывается наиболее выигрышной. В Бриане превосходный спортсмен сливается с идейным политиком теснее, чем в ком бы то ни было другом из больших государственных людей. Основная мысль его правительственной деятельности, от Периге до Локарно, сводится к упрочению мира. Но, быть может, одной этой идеи не совсем достаточно.