Брожение - страница 4

— Мы не любопытны. Оставь для своей Карасихи — будет благодарна, — прервал его Сверкоский.

— Поезд подходит! — крикнул рабочий, приоткрыв с перрона дверь.

Появился Орловский в красной фуражке, натянул безукоризненной белизны перчатки и вышел на платформу. Карась замер на ступеньках перед вокзалом. Сверкоский снова согнулся вдвое, Бабинский продолжал стучать на аппарате: он что-то записывал, передавал какое-то сообщение.

Поезд с шумом и пыхтением подкатил к станции и остановился; пустая платформа сразу оживилась; смазчики и сцепщики принялись осматривать вагоны.

Орловский, молчаливый и мрачный, прогуливался с раскрытым зонтом вдоль состава; время от времени, проходя мимо окон станционного здания, откуда непрерывным потоком текли хроматические гаммы, он нервно сдвигал брови и крепче сжимал зонт. Тревожно поглядывая на плотно закрытые угловые окна над канцелярией, он ускорял шаг, вздыхал и затем поворачивал обратно. Так он ходил до тех пор, пока паровоз снова не начал пыхтеть, покряхтывать, посвистывать и не двинулся медленно вперед, оставляя за собой клубы рыжеватого, едкого дыма, который, зацепляясь за полуобнаженные деревья станционного садика, дробился на клочья и тянулся длинным серым поясом вдоль ровной стены подступившего к железнодорожному полотну леса.

Орловский вернулся в свою комнату и закрыл за собой дверь. Сверкоский встал с дивана:

— Пошли водку пить.

— Сейчас, узнаю только, где находится пассажирский, — сказал Стась.

Сверкоский с Карасем направились в буфет. В ожидании пассажирского поезда на лавках дремало несколько продрогших евреев; за стойкой, стиснутой между шкафом и печкой, прикрывшись газетой, громко похрапывал буфетчик. В другом углу обширного грязного зала с азартом резались в карты железнодорожные рабочие.

Карась и Сверкоский прошли в соседнюю пустую комнату.

— За твое здоровье, Сверчик, за твою лошадь, твою собаку и твои темные делишки!

— Подожди, придет Бабинский — выпьем вместе.

— Bon! Скажи-ка, дружище, говорят, ты женишься на панне Зофье, или что-то в этом роде?

Сверкоский поморщился, пощипал бородку, с беспокойством посмотрел по сторонам, затем сунул пальцы в рукава и сказал:

— Чем бы я кормил благоверную? Щебнем или шпалами?

— Ну, мохом, как и коня своего.

— Смеешься… А ведь ты человек семейный и сам знаешь, сколько это стоит; впрочем, твоя-то еще ангел.

— Bon, добавь только — ангел в квадрате.

— А нынешние девицы что? Ни рыба ни мясо: где найдешь здоровую, умную, красивую, да еще бережливую хозяйку? Если и найдется такая, так за душой ни гроша. А деньги есть — нос задирает, думает — королева, и претензии какие!

— Да, ты прав: баб надо кормить, башмаки им покупать, платья, да еще развлечения подавай. Жить по-человечески хотят! Ишь чего захотели, шельмы. К тому же не любят, когда их бьют кнутом, как собак или мужиков! — смеялся Карась.

— Не болтай попусту! Известно: бедней всех бед, когда денег нет. Если я бережлив и супругу хочу экономную, так это с одной целью: чтобы потом пожить по-настоящему. Вот увидишь, я еще разбогатею. Скажу тебе откровенно: тут есть одна девушка, готов я к ней посвататься хоть завтра. Я не посмотрю, что она большая цаца…

— Правду говорят, что Гжесикевич женится на дочери начальника?

Сверкоский бросил пытливый вгляд на собеседника, сгорбился, засунул руки глубже в рукава и ничего не ответил: напоминание о Гжесикевиче вызвало в нем бурю негодования.

Прибежал Стась, и они выпили.

— Я только на минутку — тороплюсь: надо подготовить почту к пассажирскому.

— Bon! Но есть еще один источник книг — панна Орловская.

— Та, которая хотела отравиться? Я ее совсем не знаю, видел один раз, когда несли из вагона в дом.

— Так ты не знаешь всей этой истории? Bon, расскажу.

— Почти ничего: я слышал, она поссорилась с отцом, поступила в театр, потом пробовала отравиться — я читал об этом в газетах. Я был уже в Буковце, когда начальник поехал за ней в Варшаву. Что это за девица?

— Сумасбродка, как и ее отец, — прошептал Сверкоский.

— Но образованна и красива, чертовски красива — величественна, как королева, изумительно сложена, взгляд опьяняющий, глаза огромные, пылкие, целовать бы только, сногсшибательно!