Будь проклята страсть - страница 15

   — Ги, прошу тебя, аккуратнее.

Он сознавал, что действует неуклюже, но ему было всё равно.

   — Ги... — Груди её были восхитительными. Он различал на коже тонкие прожилки. — Увидит кто-нибудь.

   — Не увидит. — Он зажал ей рот губами и ощутил на затылке её пальцы. — Эстелла!

В голове у него вертелось: «Невероятно, невероятно». Девушка сделала вдох и придвинулась, чтобы он ощутил плоть её бедра. Ги навалился на неё. Она вскрикнула:

   — Больно! Не надо!

Но остановиться Ги уже не мог, и тело девушки стало принадлежать ему, она крепко стиснула его в объятиях, тоже овладев им.

Поднялась Эстелла разгорячённая, с раскрасневшимся, смущённым лицом. Ги был изумлён тем, как быстро всё окончилось. Он подумал, что девушка кажется слегка обиженной, но минуту спустя понял, что ошибся. Потом, дожидаясь, когда она приведёт в порядок платье и волосы, он внезапно ощутил неодолимое желание сказать ей что-нибудь очень хорошее — передать словами то, что оба только, что испытали — может быть, объясниться в любви, поведать, как чудесны мир и юность, как величественно и ужасно море, как он любит очертания лодки и вид рыбы в корзине... Он не знал, что сказать. Но всё это бурлило в его душе. И было любовью. Он хотел, чтобы Эстелла поняла. Поняв, она овладеет им. Его душой и телом. Выразить ей свою любовь он мог, только излив душу. Любовь — это понимание. Сердце его было переполнено этими чувствами, потому что он и она только что принадлежали друг другу.

Ги снова обнял её.

   — Господи, море чудесно, жизнь прекрасна. Эстелла, меня переполняют потрясающие тайны, которыми я хочу поделиться с тобой...

   — Который может быть час? Не надо, Ги. — Она довольно резко высвободилась. — Мама изнервничается, ломая голову, где я.

Ги сник. Увидел, что она не понимает. Он почувствовал горечь разочарования. Это походило на разрыв. Сделав над собой усилие, он улыбнулся.

   — Ну, тогда пойдём.

Они шли по пляжу, взявшись за руки и раскачивая ими. Детство кончилось.

Посёлок, казалось, обрёл новые черты, новый облик. Ги бросилось это в глаза, когда он вернулся на следующее лето, уже не семинаристом. Его исключили — чем несказанно обрадовали — после того, как он с двумя ребятами совершил налёт на кладовую семинарии и в полночь устроил пикник на крыше, а отец-настоятель обнаружил у него в парте довольно игривые стихи. Мать отнеслась к этому спокойно. Она упрекнула его, прочла нотацию, в конце которой он увидел, что мать подавляет улыбку, бросился к ней и обнял.

— Мама, ты чудо!

С ласковым началом июня посёлок — прежде всего его население — несколько преобразился. Года два-три назад Этрета начал входить в моду, и Ги, рассматривая публику, сидевшую у эстрады, где Жак Оффенбах[11], композитор и кумир всего посёлка, величественно дирижировал оркестром, замечал там знаменитых людей — Массне[12] в широкополой шляпе, с ниспадающим чёрным галстуком, сидящего рядом с другим музыкантом по имени Томе; Кокелена[13], замечательного актёра, который подёргивал головой, будто петушок, флиртуя с сидевшей рядом девушкой; Гюстава Курбе[14], художника, пощипывающего бородку.

У Оффенбаха в Этрета была вилла, названная «Орфей» в честь блистательной оперетты «Орфей в аду», арии из которой несколько лет назад распевал весь Париж. Считалось, что он обладает «дурным глазом», и юные танцовщицы его побаивались. Ги часто видел, как он идёт на пляж, бледный от рисовой пудры и сильно благоухающий одеколоном, нервозный, суетливый, низкорослый, отвечая быстрой, беспокойной улыбкой людям, которые приветствовали его, приподнимая шляпы. Даже в жару, когда все надевали летние платья и лёгкие пиджаки, Оффенбах появлялся закутанным в шарфы и даже меха, отшатывался, если возле него возникали потоки воздуха, хоть бы и от кружения юбки. Но когда он поднимался на эстраду и оркестр начинал играть его вальс или польку — о, как сидящие на зрительских местах женщины принимались орудовать спицами из слоновой кости в такт музыке!

Помимо жён и сестёр с осиными талиями и с парой очаровательных лент «следуй за мной, юноша», развевающихся позади, когда они шли, шурша платьями, появились другие женщины, которых Ги раньше не видел. Великолепно надменные, они разъезжали в рессорных ландо или каретах, величаво прогуливались по пляжу. Их большие, чрезмерно подведённые глаза, казалось, глядели на всё с презрением, влажные лилово-красные губы кривились в лёгких насмешливых улыбках. Это были особы лёгкого поведения, кокотки. Они наезжали в Этрета на день-другой из Дьеппа и Трувиля, где, восседая, будто королевы, с обнажёнными плечами и приоткрытой грудью, в платьях с серебряными блестками и большими пряжками с бриллиантами или жемчугами, пренебрежительно просаживали за ломберными столиками состояния своих любовников.